Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)
Стена из красного, какого-то уныло-надежного кирпича, с черными нитями летней пыли, высокая, с выступами наверху, поросшая сорняком стальных штырей, испачканных солидолом и скрепленных изорванной колючей проволокой, огораживала улочку с противоположной стороны. Там располагались танковые ангары, станция ГСМ, с большой промасленной площадью перед ней, покрытой заплывшими шрамами от гусениц и колес, а так же открытые хранилища воды с гигантскими колониями белесой плесени. Оттуда сейчас доносился невнятный рев разбуженных машин, пахло непереваренной соляркой.
Слава посмотрел направо, где сквозь прутья и снег проступал цветной негатив парка и казармы, посмотрел налево, на еле видные игрушечные вышки, дорожки и планшеты с почти реальными теперь фигурами идеальных солдат, обернулся к заснеженной Марине, снял с ее руки мохнатую варежку и сжал горячую ладонь. Снег ощутимо тяжело продолжал шлепаться о лицо, почему-то особенно предпочитая глаза, что напомнило Славе о снах - серо-черных, абсурдных, где глаза его постоянно слипались, и он мог в полной мере ощутить на себе мучения прозревающего лишь на короткое время слепца.
Было странное ощущение скучной полноты. Застарелая, когда-то благодарная близость, зачерствевшая нежность, давно уже не требующая заполнять вынужденные паузы молчания игривыми и вымученно-заинтересованными разговорами. Слава подтащил девушку к дереву, потерял ее руку, раскинул свои объятия, вцепился в забитую снегом кору, похожую на перепаханное и заметенное внезапной метелью поле, прижался, вдавился изо всех сил щекой, виском, грудью, потянул на себя дерево.
- Наши деревья - узлы с ветками назад, наши дома - кубики с антеннами, наши семьи - мы сами, - процитировал он.
Марина стояла к нему спиной, но спросила:
- Чем ты тогда живешь - такой?
Глава четвертая. ХУАН И ХУАНИТА
Господь наш Иисус Христос сделал все, чтобы дон Хуан и Хуанита никогда не встретились в этом мире, а если бы и встретились, то прошли мимо, презрительно отвернувшись друг от друга. Однако в тот год погода сошла с ума, не говоря уже о людях, тайфуны, словно поварешкой тетушки Алисии, перемешивали Карибы, где-то на Гаити магический черный порошок вуду попал не в глаза проклятому, а был подхвачен ветром и развеян по островам. Короче говоря, Бог предполагает, а человек располагает, и в тот самый момент, когда босоногая Хуанита сидела на скамеечке на самой пыльной улице Гаваны, лимузин дона Хуана проезжал мимо, и их глаза все-таки встретились.
А надо сказать, что до этого момента все устраивалось отлично. Дон Хуан был богач, каких мало даже в Гаване на Пьеро-Верде. Каждый год со своим другом Хулио он ездил в Европу, остужать кипящую от кубинского солнца кровь, но делал это не так, не с теми и не тогда. Друг его что-то писал целыми днями в гостинице, а вечерами они соблазняли холодных северянок, слетавшихся на них, как мухи на вонючую орхидею. Из Европы он привозил картины, залеченные наспех нехорошие болезни и скучал, жарясь в Варадеро и разглядывая тугие попки своих подружек. Не имея ничего общего с теми молодыми хлыщами, именующими себя дурацким словечком мачо, словно, прости меня Пресвятая Богородица, и вправду понимали его смысл, он, тем не менее, не давал никому спуска, ходил в желтых гетрах, никогда не расставался с ножом и мог за ночь покрыть не один пяток девок.
Сердцеедом дон Хуан был отличным, и, по словам его восприимицы достойной донны Розы, родился с уже торчащим стручком. Отец дона Хуана благородный и мудрый дон Алесьо, да упокоится он с миром, понял это тоже рано, застав как-то своего шестилетнего мальчугана соблазнявшим четырнадцатилетнюю дуру из провинции, прислуживавшую им в доме, и зарекся делать несчастной какую-нибудь дочку его достойных друзей. Мужики все кобели, сказал тогда проницательный дон Алесьо, но черного кобеля до бела не отмоешь. Поручусь своими сединами и тем огрызком, который остался от мощного початка у моего Алехандро, что таковы были его слова! А дела его были еще круче!
Невеста дону Хуану была найдена среди аргентинских родственников - увядающего отростка когда-то цветущего древа семейства Меридо, и, под стать этому, была она страшна, тоща, образована в Европе и совершенно безграмотна в постели. На такой ужас не позарился ни один из ее приятелей, если они вообще были у Магды (только представьте, что за имечко!), поэтому за дона Хуана она вышла девственницей. Дон Хуан, тогда еще ни разу не бывший в Европе и совсем не разбирающийся в девственности, был слегка озадачен тем небольшим препятствием в устройстве его молодой жены, но сделал все как нужно. Дона Магда была покорена - несмотря на боль, она получила доселе неведомое ей удовольствие и по глупости своей решила, что секретом этого обладает только ее муж. Ничего удивительного, что из нее получилась верная жена и порядочная стерва.
Более или менее успешно она нарожала ему двоих детей, еще больше истощала, не в пример нашим кубинкам, которые только после родов входят в самый сок, становясь пышными и еще более страстными. Дона Магда посчитала свой супружеский долг исполненным и лишь изредка подпускала к себе дона Хуана, считая грехом то удовольствие, от которого она кричит, как придавленная курица. Дона Хуана это скорее забавляло, чем раздражало. Он не любил костистую рыбу, да и слава Богу, а в столице было много мест, где заядлые рыбаки вроде него могли поудить более аппетитную добычу.
Но порой золотые рыбки рождаются в самой мутной воде, как это случилось с Хуанитой. Кварталы Гаваны на Пьетро-гранде славились жутким местечком - свежий ветер океана не любил бедняков и просил подаяние, скребясь в полированные стекла богатых районов, поэтому если здесь и дул бриз, то пах он не морской солью, а гнилыми болотами Рио-дель-Отро. Жалкие лачуги соседствовали с ужасными доходными домами, заваленными по самые крыши мусором. Грязные дети дрались с собаками за кусок кости, а по улицам вышагивали настоящие мачо в широких красных рубашках, желтых гетрах, с усиками ниточкой, черными очками и тесаками, висящими подмышкой.
Дешевле всего здесь стоили жизнь и красота, но они хоть что-то стоили, в отличие от человеческой гордости и достоинства. Поэтому убийства и продажная любовь были единственными, что кормило людей. Девичья красота оказывалась здесь проклятьем и спасением. Мачо не просто так слонялись по помойкам и разглядывали чумазых детишек. Говорят, что один из них, некий Пепа (этот дьявол не заслужил даже приставки дон) отличался особым чутьем на миленьких девочек и еще задолго до их расцвета выкупал право на них у родителей за бесценок и пользовал будущих красоток даром. Большой любитель кислятины был этот Пепа. Девочек, как подходило время, устраивали с шиком, сутенеры платили отходную местному дону, кое-какие гроши перепадало и Пепе, но основные сливки он успевал снять задолго до этого.
