Евгений Акуленко - Ротмистр
Хоть по-скромному начинала Евдокия дело, помалу, а стала ей мануфактура в копеечку. Савка своими только руками столько деньжищ потрогал, что хватило бы ему до конца дней безбедно, да еще бы и детям осталось. А только это лишь малая толика хозяйских вложений была.
Когда амбар поправили, прорубили в стенах окна, печи сложили внутри для обогрева, обнесли вкругорядь высоким забором, явился свету мастер по суконному делу, немец с фамилией Пепке. Работал он до этого у другого нижегородского фабриканта, тоже немца, да, видать, повздорил с хозяином из-за чего-то, тот и вышвырнул земляка вон без выходного расчета. Ауффидерзейн, мол, херр Пепке! Подавайся на хауз!
Был немец высок, тощ, лицом некрасив, голосом говорил скрипучим, будто телега едет с немазаными осями, носил широкополую шляпу, ремень с квадратной пряжкой и ботфорты агромадного размера, в коих вышагивал, пристукивая тростью с набалдашником, как цапля по болоту. Да еще нос имел такой же длинный, крючком к низу загнутый. Русские слова выговаривал немец сносно, только знал таких слов всего три: "шволочь", "вотка" и "душечка". Впрочем, в упомянутые слова интересы немца вполне укладывались. Заморскую фамилию работный люд быстро переиначил на свой манер, стали немца звать Пепкой. Да еще поговорку про него зарифмовали: "Мастер Пепка делает крепко!"
Сунул Пепка свой шнобель в бывший амбар – будущую факторию и интересуется, это что, мол, есть за помещение? Ему отвечают, цех это по производству сукна. Немец за голову схватился:
– Ох, майн готт! Невожможно! Никак нельзя!
Побежал к хозяйке, словами сыплет немецкими, руками длиннющими размахивает для убедительности. Сукно, говорит, не лапти, на коленках не сплетешь! Тут технология требуется, машинерия, приспособления разные, и бумажным списком Евдокии тычет.
– Добро, – отвечает та. – Вот ты мне, херр Пепка, мастер заморский, таковое оборудование и поставь!
Немец рожу скрючил, вроде как мозговые размышления изобразил, и ответствует, дескать, что он за ради хозяйки на такое бремя непосильное подписаться гораздый, и в трудах тяжких жилы надорвет, но в полгода обещает факторию наладить. И стоит собственного героизма преисполненный, будто не Пепка он, а король Фридрих.
Разулыбалась Евдокия.
– Зело радостно мне такие речи слышать, – говорит. – Иных и не ожидала… Только сроку тебе, Пепка-мастер, херр заморский, десять дней. А так, по плану в целом, больше возражений не имею.
Немец пятнами пошел. Стоит – не падает лишь потому, что затылком в косяк уперся.
Кликнула Евдокия дворню:
– Робяты! Влейте-ка в Пепку чарку, да отпарьте в баньке веничком. Заработался мастер, утомился, треба ему в себя прийти. Только не переусердствуйте там, чтобы к утру жив был!…
Чуть свет велела Евдокия заложить коляску и Савку кликнуть. Пепку тепленького из постели вынули и помчали ткацкую машинерию сыскивать. По слесарным мастерским прокатились, по цехам железным, что-то там сторговали. После поехали по текстильным мануфактурам, нету ли, дескать, у вас какого станка на продажу? Весьма радовались фабриканты такому визиту, сплавляли по случаю все старое, поломанное, ненужное.
– Поможем, поможем! Как же сотоварнику не помочь! Одного, никак, поля ягоды…
А про себя похохатывали:
– Ох, и ниспослал Бог конкурентшу. Не прозевать бы, когда торги по банкротству объявят.
Пуще всех веселился прежний Пепкин хозяин, узрев нерадивого мастера своего в купе с дремучей в сукноделии бабой.
Восемнадцать возов различной рухляди перевез Савка под навес вдоль забора. С тяжелым сердцем слушал, как шепчутся меж собой работные, обсуждают, не тронулась ли хозяйка умом, расплачиваться ассигнациями за такой хлам. Евдокия призвала на труды дюжину слесарей с подмастерьями, кузнецов с пяток и инженера поставила над ними, посулив двойной против обыкновения заработок да еще ангажемент сверху, коли прок будет. Велела мастеровых ни в чем не ограничивать, кормить и поить от пуза, в темное время для освещения жечь в лампах керосин.
Недели не прошло, как из груды железа встали восемь ручных тонкопрядильных станков, аппарата из пары чесальных кардовых машин, трепалка, сушилка и шерстомойные кадушки. Сукно Евдокия определилась гнать казенное, для пошива армейских шинелей. Пепка, как мог, отговаривал, мол, прочные нормы предстоит соблюдать по ширине, толщине и плотности ткани, куда проще выпускать вольное, городское, или уж, если на то пошло, мезерицкое сукно, его и китайцы всегда горазды сменять на шелк или чай. Но переубедить Евдокию не удалось, все производство она велела ориентировать на выгонку шинельного материала. А для пригляда за выпуском сыскала отставного капрала интендантской службы. Такого коли уже и удастся кому обмануть, то будет это не грехом, а чудом.
Распорядилась Евдокия строить склады для шерсти и под готовую продукцию, столовую с кухней, конюшню, собственную слесарню. Савка ел на ходу, спал урывками, носился по городу на своей двуколке, как черт в колеснице, нанимал работников, объезжал кредиторов, чтобы заплатить по долгам. А потом еще до поздней ночи, тараща покрасневшие глаза, приходилось ему сочинять хозяйке треклятый денежный отчет.
Станки разместили по цеху, к трепальному механизму приспособили конную тягу. Дело за малым стало, за шерстью. Три дня Евдокия переговоры вела, торговалась отчаянно. Сколько кип перещупали – счету нет. Пепка шерстины их руна вытаскивал, измерял линейкой специальной, количество завитков считал. Взяли на пробу сто пудов оренбургской, от овец русской породы. Сошлись на четырех рублях и тридцати копейках за пуд, что для грязной шерсти, которая после мойки в весе теряет до двух раз, цена довольно мохнатая.
Туго поначалу дело пошло, одной шерсти перепортили до двадцати пудов. Терпела Евдокия убытки. А едва задышала фактория, только-только закрутились щедро смазанные ассигнованиями шестерни коммерции, как грянула война с турком. Для Савки известие это явилось неожиданностью. То есть слухи-то разные ходили давно, но на то они и слухи, чтобы им не верить. Вот тут-то и припомнили настояние хозяйки на выгонке именно казенного сукна, поди, армию-то одевать нужно, с руками оторвут.
Ближе к лету начал в Нижний Новгород прибывать торговый люд. В Волге тесно сделалось от парусников и пароходов, по железной дороге составы приходили один в хвост другому, сплошной колонной тянулись подводы по большаку. К этому времени фактория Кулаковой насчитывала уже более тридцати станков и около ста работников. Шерсть теперь мыли не руками в кадушках, а на хитром агрегате с диковинным названием "левиафан". Склады ломились от тюков с сукном, Евдокия залезла в долги, назанимала под векселя денег, но упорно наращивала и наращивала производство. Это при условии, что за все время работы ни одного аршина материи продано не было. Не дожидаясь открытия ярмарки, закупала она ткацкое оборудование, что подвозили к торгам машиностроительные заводы Москвы и Петербурга. На пустыре заложили кирпичный фундамент будущей двухэтажной фабрики.
