Александр Марков - Жестокая реальность
Дверь была сделана из тесно пригнанных друг к другу досок. Как картину в раму, доски заключили в металлическую оправу. Если ее вырубить из камня вместе с рамой, то можно отправлять в музей. Из дверей, на уровне плеч, росли две металлические львиные головы, в носы которых были вделаны кольца. Наверное, львам сделалось больно, когда Мазуров ухватился за кольца и потянул их на себя. Львиные головы могли зарычать и разбудить спящий замок, но они промолчали, стоически выдержав мучения, которые периодически продолжались вот уже не один десяток, а может, и не одну сотню лет. Дверь, открываясь, даже не заскрипела. Смазывать маслом петли, на которых она висела, к счастью, не забывали. Напрасно.
Вот штурмовики открыли дверь. Вот они скрылись в основном строении. "Все. Скоро будет развязка", - подумал Александровский.
Еще на пороге глаза штурмовиков столкнулись со световым барьером, но он был не очень ярким, и поэтому пришлось лишь немного прищуриться, чтобы защитить глаза от рези, а уже через несколько секунд они привыкли к изменившейся обстановке.
Свет лился с потолка. Логичнее было бы предположить, что его источник должен находиться на стенах. Но канделябров со свечами здесь не оказалось. Они были слишком ненадежные, восприимчивые к любым, даже не очень сильным порывам ветра, который мог ворваться в открытую дверь и загасить маленькие кисточки огоньков, танцующих на вершинах свечей, по бокам которых пульсирующими, похожими на узловатые вены струйками стекал расплавленный воск.
В потолок было вмонтировано несколько розеток с лампочками. То ли их никто долго не протирал и они запылились, то ли у генератора, дававшего им энергию, не хватало мощности, но свет был настолько тусклым, что у него хватало сил отнять у темноты только потолок, а возле пола было темно, словно его чем-то затопило. По потолку тянулись электропровода. Почему-то техники, устанавливающие здесь освещение, поленились выдолбить в потолке канавки.
Вдоль стен должны были стоять рыцарские доспехи, а за их спинами знамена, прошедшие через множество битв. Но ничего здесь не было. Только камень, слегка прикрытый начинавшей уже отслаиваться и осыпаться штукатуркой.
На пороге Рогоколь нос к носу столкнулся с двумя немцами. Те коротали здесь ночь. На одном была каска - но не глубокая и удобная, которую можно надвинуть на голову почти до плеч. Эта каска была небольшой, похожей на котелок, увенчанный пикельхельмом. Немцы и не подозревали, что носят измененный на свой лад пруссаками славянский средневековый шлем. Прототип нашли нескольков десяткой лет назад, и когда Николай Первый показал его прусскому императору, тому шлем так понравился, что он приказал сделать похожими на него каски у солдат и офицеров своей армии. Судя по погонам и нашивкам на шинелях, в зале находились офицеры, а их реакция на появление штурмовика показала - это были опытные бойцы, которые придерживались принципа: вначале стреляй, а после уже разбирайся.
Человеческий глаз едва успевал следить за движениями Рогоколя, а чтобы рассмотреть их подробнее, нужна была кинопленка, которую потом следовало просматривать, по крайней мере, с замедленной вдвое или втрое скоростью. Кадр за кадром. У штурмовика не осталось времени замахиваться, закидывать руку с ножом за плечо, а уже потом кидать его. Он бросил нож с уровня пояса, послав его в полет движением, похожим на то, которое делает теннисист, отбивая ракеткой мяч, направленный в корпус. Вот только рукоятку он отпустил. При этом нож не вертелся, а летел прямо, как стрела, разрезая лезвием воздух, и с чавканьем вошел в грудь немца. Удар был настолько сильным, что того отбросило назад. Он врезался в стену. Руки выпустили ружье, которое гулко ударилось об пол, а эхо от этого удара еще долго бродило по коридорам замка. Будто заблудилось и теперь звало на помощь. Оно успокоилось где-то вдалеке.
Рогоколь бросился на пол, перебрасывая пистолет из левой руки в правую. Он умел падать. Когда-то его учили этому. Чтобы не ушибиться, деревянный пол спортивного зала Московского университета устилали матами, набитыми конским волосом. Это происходило поздней осенью, зимой и в начале весны. Когда же футбольное поле в Сокольниках подсыхало, они выходили на улицу. Его команда "Унион" считалось одной из самых сильных в столице, а потом он получил сильную травму в игре с басками и не сумел восстановиться к началу Олимпийских игр. По крайней мере тренер сборной сказал ему, что именно из-за этого он не взял его в Стокгольм. Сергей часами отбивал мячи, стоя в воротах, обливался поўтом, получал ссадины и синяки, а потом, когда сил уже не оставалось даже на то, чтобы встать с земли, а тем более их не было на то, чтобы добраться до раздевалки, он несколько минут, закрыв глаза, лежал, восстанавливая дыхание и успокаивая рвущееся из груди сердце. Но он знал, что чувствует себя превосходно. Вместе с тем он понимал, что два вратаря, отправившихся в Стокгольм, подготовились лучше его. Тренер просто не хотел его обижать. Но они пропустили 12 мячей в игре со злейшим врагом - англичанами. Рогоколь надеялся поехать на следующую Олимпиаду. Непременно за золотом. Но даже если бы они не получили никаких медалей, доказав лишь, что русские отныне не мальчики для битья, а серьезный противник, тогда он тоже остался бы удовлетворен поездкой, а теперь... теперь-то он точно не сможет больше играть.
Оказавшись на полу, он стал кувыркаться, чтобы второй немец не сумел в него попасть. Он не хотел стрелять, все еще надеясь сохранить тишину. Рогоколь успел увидеть красивую мозаику на полу. Он мог разглядеть ее, когда глаза оказывались совсем близко от пола, но это продолжалось меньше мига - фрагментарно пол, стены, потолок, вновь стены и потом все опять повторялось в этой же последовательности, и лишь немца он постоянно держал в поле зрения.
Следом за Рогоколем в залу ввалился Колбасьев. Немец уже успел сдернуть с плеча автомат и теперь пытался передернуть затвор. Но это ему никак не удавалось. Он нервничал. Колбасьев всадил немцу стрелу в горло. Кровь забила, как вода из поврежденного пожарного шланга, толчками, окрашивая в красное стены и пол. Немец стал поворачиваться вокруг своей оси, одновременно складываясь в суставах. Его пальцы, обхватившие рукоять автомата, конвульсивно сжимались, а указательный соскользнул на курок и нажал его. Длинная тугая очередь, которая высосала все пули из ручки автомата, прочертила полосу по полу и стенам. Пули дробили камень, рикошетировали, но глаза у немца уже закатились, он ничего не видел, а когда автомат наконец-то затих, немец был давно мертв.
Теперь бессмысленно сохранять тишину. Из-за этого штурмовики стали чувствовать себя гораздо спокойнее.
