Инна Гарина - Книга без переплета
Руки у него оказались не связанными, ноги тоже. Доркин, благодаря за это судьбу, кое-как перевел непослушное, ноющее каждым мускулом тело в сидячее положение и разлепил наконец глаза.
Но никого не увидел. Обведя взглядом небольшое квадратное помещение с кирпичными стенами, кирпичным сводом и каменным полом, с узкими бойницами вместо окон и довольно неуместной в темнице птичьей клеткой в углу под потолком, он убедился, что оно совершенно пусто, и удивленно поднял брови.
- Показалось, что ли?
Птичья клетка вдруг разразилась таким неприятным и резким смехом, что голова у Баламута вновь отозвалась болью. Он болезненно поморщился и вперил в клетку пристальный взгляд.
Кто-то там сидел. Частые прутья мешали разглядеть как следует ее обитателя, но вроде бы это была птица. Во всяком случае, именно птичья голова приникла к просвету между прутьями и, раскрывши клюв, язвительно произнесла:
- Дурак - он и есть дурак. Где твой дурацкий колпак? Не забудь надеть его перед тем, как попытаешься свернуть мне шею!
Баламут сориентировался быстро.
- А, попугай, - пренебрежительно сказал он. - Я-то подумал...
- Сам ты попугай! - вскинулась птица, и, к великому своему изумлению, Доркин увидал две крошечные ручки, крепко обхватившие прутья.
От любопытства он даже позабыл о своем болезненном состоянии и довольно резво вскочил на ноги, от чего чуть не упал. Тело практически не гнулось, а уж ныло... Кряхтя и прихрамывая, он подошел к клетке. Обитатель ее слегка отпрянул при его приближении, но продолжал держаться ручками за прутья, и Баламут увидел его во весь рост.
У него было крохотное человечье тельце с ручками и ножками, увенчанное птичьей головкой и сплошь покрытое мелкими золотистыми перьями. Пара весьма пестрых крыльев была сложена за спиной. Круглые желтые глаза не мигая уставились на Доркина с нескрываемым вызовом.
- Кто ты? - напрочь позабыв об учтивости, восхищенно спросил Баламут.
Косточки тонких пальчиков, сжимавших металл, тут же побелели от напряжения.
- Не твое дело, - отрезало удивительное существо и лязгнуло клювом.
- Чудо какое, - продолжал Баламут, в упоении тараща на него глаза. Не странно, что его держат в клетке. Животное с таким милым нравом, должно быть, опасно выпускать на волю.
Судя по ярости, вспыхнувшей в желтых глазах, существо это, будь оно сейчас на воле, с удовольствием оставило бы Баламута без глаз. Оно прошипело сквозь сжатый клюв голосом, утратившим всякую бархатность:
- Ты тоже в клетке, человек, не забывай об этом! Послушаю я, как ты запоешь лет через двадцать, если, конечно, тебя не прикончат за ненадобностью!
- Вот именно, - сказал Доркин и утратил всякий интерес к чудному созданию. Он неторопливо отошел от клетки и принялся внимательно разглядывать место своего заточения, переходя от бойницы к бойнице и массируя на ходу мышцы рук. Они болели уже не как после избиения, а как после сильного перенапряжения.
За первою бойницей далеко внизу взору его предстал осенний лес, в золоте и багрянце, слегка почерневший от дождей. Он тянулся во все стороны до самого горизонта. Небо было укрыто иссиня-черными тучами, и в незастекленное оконце веяло холодом и сыростью. Баламут смерил взглядом ширину бойницы и вздохнул. Увы, в нее не протиснулся бы и трехлетний ребенок.
Он повернулся и направился к другой стене, делая вид, что не замечает ненавидящего взгляда, которым провожал его обитатель клетки. Когда же Баламут с разочарованным видом отошел от второй бойницы, за которой увидел тот же самый пейзаж, человечек-птица презрительно фыркнул.
- Не сбежишь, - промурлыкал он вслед Доркину, не скрывая злорадства. Никуда не денешься, дурак. И стражу обольстить тебе не удастся, как ты, возможно, надеешься. На здешних молодцов не действуют остроты, над которыми смеются короли.
- Мне и самому давно уже не до смеха, - равнодушно заметил Баламут. А ты, похоже, немало обо мне знаешь.
Он приник к следующей бойнице.
- Я знаю все! - гордо заявила невыносимая тварь.
- И поэтому ты здесь?
Баламут пытался просунуть хотя бы голову в узкую щель, ибо за ней можно было разглядеть кое-что поинтересней - кусочек крыши, над которой возвышалась башня, - но голова и та не пролезала. Должно быть, поэтому вопрос его прозвучал совсем уж безразлично.
- Да, будь ты проклят! - раздражившись, крикнул человечек-птица. Именно поэтому!
- Что ж, это должна быть весьма захватывающая история.
Доркин стряхнул пыль с ушей и направился к последней бойнице, даже не взглянув в его сторону. Тут же находилась и дверь, окованная железом, и, судя по виду из окошка, вела она непосредственно на крышу. Некоторое время Доркин обозревал этот вид - просторная крыша, с четырьмя башнями по углам, покрытая черепицей. Больше ничего. Затем он без всякой надежды потрогал дверь, вздохнул и отвернулся.
- Ни табуреточки, ни хотя бы горсточки соломы, - горестно сказал он, пристраиваясь на полу у стены. - Добрый у тебя хозяин. Щедрый и гостеприимный.
Ответом ему послужило холодное молчание.
- И кормит он своих постояльцев, похоже, желчью и ядом, - продолжал Баламут, поудобнее вытягивая ноги. - Но ты выжил, как я погляжу, на таком рационе. Может, и я выживу.
- Недолго тебе осталось жить, - злорадно сообщили из клетки. Полагаю, денька три, не больше.
- Что ж, значит, мне повезло. В иных случаях лучше быть убитым за ненадобностью. Тебе-то, как погляжу, не пошло на пользу твое всезнайство. Или, может, я не прав, и ты всем доволен? Ты состоишь в шпионах у своего хозяина или просто служишь ему источником знаний?
- Я в плену, как и ты, - оскорбленно напомнил человечек и скрестил ручки на груди.
- Да? И как же ты попал к нему в плен?
Ответом было весьма ядовитое:
- А ты?
- По глупости, - после некоторого размышления ответил Баламут. - И от чрезмерной самонадеянности.
Птицечеловечек смерил его недоверчивым взглядом.
- И ты так легко признаешься в этом?
- А что же еще остается делать? - Баламут усмехнулся. - Ужели врать, что причиной пленения послужила моя необыкновенная осмотрительность? То-то было бы странно! Нет, и на старуху бывает проруха...
- А коварство врага? - сердито осведомился его собеседник. - А сети, сплетенные с применением соблазна?..
- Конечно! - с готовностью подхватил Баламут. - Это само собой! И все же самый мудрый из мудрых и самый осторожный из осторожных может однажды зазеваться, и ничего постыдного в этом нет.
Человечек немного помолчал.
- Ты и вправду так считаешь?
- Ну... себя я, конечно, не могу назвать мудрейшим из мудрых, признал Баламут. - Но я знавал таковых. И своими глазами видел, как достойнейшие мужи клевали на приманку, потому что враг знал, как воспользоваться их слабостью.
