Артур Макгваер - Пришелец
Бронштейн уже выходил из цеха, когда Макаров вдруг остановил его:
— Знаешь что, Митя. Не ходи. Чувствую, не стоит.
— Почему?
— Есть нехорошее предчувствие. И я даже могу объяснить, в чём дело.
— В чём?
— Тот разведчик, кавалерист, судя по тому, что было нарисовано на его физиономии, когда он выходил от командира, крепко на нас обиделся. И как бы парню «крышу не снесло». Вполне может подстерегать тебя у дома, чтобы «поговорить по-мужски», или по-простому, поколотить.
— Так ему же командир запретил!
— Плохо ты психологию знаешь, Митя. Домашний совсем! Для этого Василия произошедшее — урон авторитета, итак, судя по трёпке, что задал ему командир, невеликого.
— Что же делать? Митя вдруг испугался:
— Если, как ты говоришь, этому Василию «крышу снесло», он же может попытаться в квартиру залезть! То есть, сделает то, что ему командир запретил!
— Может. Поэтому у меня предложение — рассказать о произошедшем Семёну с его комсомольцами.
— Что Матвей, назад пришёл? — удивился Семён вернувшемуся Бронштейну.
— Семён, надо поговорить. Проблема возникла… Значит так. Я от оплаты отказался, за помощь вам. Нагульнов же, за успешно выполненное мной задание — ознакомить вас с новой электромашиной, сделал мне подарок — велосипед. Велосипед, судя по разговору присутствовавшего в кабинете Макара красного командира, выписали с армейского склада. Так вот, велосипед-то мне подарили, вроде как насовсем, но вот командир тот, с решением Нагульнова не согласен был…
Макаров внимательно следил за речью Бронштейна, иногда комментируя её:
— Ситуация с этим кавалеристом очень похожа на ту, о которой писали известные в моё время знаменитые фантасты братья Стругацкие. Вкратце, в «Стажёрах», есть описание самодура-начальника исследовательской станции, тиранившего своих подчинённых. Так вот, судя по этому Василю, командир его — типичный «Шершень» из «Стажёров». Любопытно, он Василя этого «втёмную» использует, или ввёл в курс дела?
Мысленная реплика Макарова сбила речь Бронштейна и он замолчал. Впрочем, основное было сказано.
— Вот как, подвёл итог Семён. Значит, выделил подарок и обратно забрать захотел, куркуль! Правильно сделал, Матвей, что нам рассказал. Будем разбираться!
События завертелись как белка в колесе. Выделив дружину для «охраны» Бронштейна, пошли к дому, и предчувствие Макарова оправдались — Василий действительно караулил его. Но вот «посчитать» рёбра у него не получилось.
— А, жидок! — Василий вышел из тёмного проулка навстречу Бронштейну. Дружинники тихо шли чуть поотдаль от Матвея, игравшего роль «живца».
— А, Василий! — передразнил бойца Макаров. Ты чо, забыл, что тебе командир сказал?
На Василия эта реплика произвела впечатление. Он на мгновение замешкался, и Матвей отступил в сторону. Не давая бойцу прити в себя, Макаров продолжил:
— Значит, подарили велосипед, и обратно втихаря, забрать решили? Я тот ваш разговор слышал. И тебе Василий, не стыдно? Где твоя комсомольская сознательность? Или ты не комсомолец?
— А ты меня жидок не совести! — внезапно рявкнул Василий и рванулся к Матвею.
Подошедшие как раз в этот момент со спины Василия дружиннки успели схватить его под руки.
— Ну-ка, Василий, раскажи как дело было? — спросил бойца Семён.
***Командир, пытался отпираться, но убедившись, что о его махинации известно, прореагировал для присутствующих Семёна и Нагульнова довольно неожиданно:
— Ну и что? На этот велосипед я выменять хотел, у куркуля одного местного, для бойцов мясца. А этому жидёнку, он указал на Матвея, избегая называть его по имени, жирно новый велосипед. Он как советский гражданин обязан и вовсе бесплатно помогать армии! А Вы, товарищ Нагульнов, этому еврею потакаете!
— Не верю я этому «кубанцу»! Гонит он, что для бойцов радел — помнишь, мы на кухню зашли и повара спросили, чем кормят. Бойцы отродясь мяса не видали. Хорошо если суп на мясном бульоне раз в год видели, по торжественным дням или приезду комиссии проверяющих, — отреагировал Макаров. И насчёт бесплатного труда граждан на родную армию, мол бескорыстную помощь оказывать ОБЯЗАНЫ. Уж я-то знаю, как эта армия СВОЙ ДОЛГ перед народом в 90е выполнила.
***Уже дома, вечером следующего дня, прошедшего в беготне по разным учреждениям, Бронштейн спросил Макарова:
— Раскажи о своей жизни. Твое детство прошло ведь как раз ещё при СССР. Что тебе запомнилось?
— Родился я в 1970 г. В посёлке Редкино, что под Тверью по направлению к Москве, тогда впрочем, Тверь называлась Калинин. Отец мой был главным инженером на редкинском химкомбинате, выпускавшем диметилгидразин. Это вещество использовалось как топливо для тяжёлых ракет. Военного и космического назначения. Мать — работала учительницей химии в школе номер два. О своём раннем детстве я по понятным причинам почти ничего рассказать не могу. Помню лишь последние годы перед началом обучения в школе. Детский сад, подготовительная группа. В общем, неплохо было.
Школьные годы требуют отдельного разговора, там много чего заслуживает обстоятельного рассказа. Запомнилось же мне то, что по мере моего взросления жизнь вокруг стремительно изменялась, и зачастую не в лучшую сторону. Ну, например, возмём тех же школьных хулиганов. Те из них, что я застал в конце семидесятых-самом начале восмидесятых были просто «божими одуванчиками» по сравнению с теми, с кем я столкнулся перед окончанием школы — те уже были самые настоящие закоренелые уголовники по поведению и мировоззрению, хотя и не сидели. По крайней как мне тогда казалось, пока жизнь не показала, что может быть ещё хуже.
Что запомнилось ещё — это фальшь официальной пропаганды. Когда с пеной у рта доказывали, что дважды два — пять. Угасание педагогической работы с подрастающим поколением. Те же кружки, которые я с удовольствием посещал в начале восмидесятых, уже к их концу еле дышали. Процесс был неоднозначным, иногда случались и «попятные» движения в процессе «одичания», но они как правило, с лихвой перекрывались.
Ещё запомнились рассказы деда. Который, кстати, как раз сейчас должен родиться. Его воспоминания о реалиях крестьянской жизни в 30х. Дед как раз из семьи крестьянина, жившего в деревне рядом с Редкино. Он мне и рассказал, после настойчивых моих расспросов, как им жилось. Причём, язык у него развязался только перед самой его смертью, видно, устал человек бояться и рассказал всё как на духу.
Например, такие его воспоминания о «втором крепостном праве большевиков». Крестьянам зарплату в колхозе НЕ ПЛАТИЛИ! Фактически они в деревне жили натуральным хозяйством. Так ещё и «красный оброк» на них наложили такой, что с одной овцы крестьянин обязан был сдать колхозу… полторы шкуры! Или например, построили в Редкино спиртзавод. Сырьё — картошка. Так крестьян обязали сдавать по установленной норме картофель на завод. И, самое для крестьянина обидное — не он определял, какую картошку сдавать. Забирали самую лучшую, крупную, а мелочь с голубиное яйцо — оставляли. Это для спирта-то! Для его производства ведь всё равно, какая картошка — хоть перемёрзлая, хоть гнилая, — дед потом узнал, так нет, труженнику говно оставляли. Ещё его детское воспоминание, где-то середины тридцатых. Голод, идёт он с ребятами по полю, собирают картошку, что осталась после уборки урожая. Так как только он картуз набрал, появляется сторож и у детишек картоху отбирает. Дед тогда психанул, и собранную картошку разбросал, и собирать обратно наотрез отказался. Так за это отца забрали, и два месяца где-то мурыжили. Когда батя, то есть прадед вернулся, он моего деда на лавке распластал и час сёк ремнём, приговаривая — о колхозном забудь. И ведь что обидно — весной перемёрзлую картоху собирать разрешали, а она уже мягкая. Из неё крахмал добывали, и пекли лепёшки, такие, что чтобы съёсть её — нужно было камнем лепёшку разбивать.
