Гавриил Одинокий - Место под солнцем (СИ)
Он простоял довольно долго глядя на небо. Только когда небо на востоке посветлело, а в созвездии Гончих Псов зажглась голубая бусинка Венеры, Борис вернулся на поляну. Продолжая обдумывать долгожданную мысль, Гальперин не смотрел по сторонам и едва не столкнулся с пасущейся лошадью. Походя потрепал ее по холке и, сев у костра, подбросил в затухающий огонь несколько сучьев. Костер выбросил вверх сноп искр и обрадованно затрещал, переваривая свежую пищу. Борис сидел, опустив голову, наморщив лоб и карябал землю сучком у своих ног.
В раздумьях время летело незаметно. Угли в костре подернулись серым пеплом. Цикады умолкли и только негромкое фырканье лошади нарушало тишину.
Наконец Борис поднял голову, огляделся и, хлопнув себя обеими ладонями по коленям, встал на ноги. Он потянулся и посмотрел на небо в просвете деревьев. Звезд уже практически не было видно. В кроне соседнего дерева нерешительно пробовала голосок какая–то ранняя пташка. Гальперин взглянул на часы. Хронометр показывал без четверти шесть утра. Константин продолжал спать, тихонько посапывая. Борис подхватил котелок и пошел к колодцу. Он добавил воды в желоб, набрал еще немного дров и стал готовить завтрак. Достав из брички корзину с провизией, он обследовал ее содержимое.
— Ешкин кот, колбасу–то надо было вчера съесть, — пробормотал он про себя, обнюхивая упомянутый предмет, — хотя вроде не воняет пока. Ладно, обжарим для верности.
Он срезал с ближайшего куста несколько прутьев и ошкурил их. Затем оживил костер и, нарезав колбасу на куски, нанизал ее на прутья и пристроил над огнем. Повесил над костром котелок с водой и снова полез в корзину с провизией.
— Так, изюма больше нет. Яблоко одно осталось, — перечислял сам себе Гальперин, — значит компот — йок.
Почесав в затылке, он прошелся к знакомым кустам и набрав побольше ягод шиповника высыпал их в кипящий котелок. К этому времени уже совсем рассвело. Константин продолжал спать, невзирая на птичий гомон. Борис убрал подальше от огня «колбасные шашлыки» — чуть подгоревшие и капающие ароматным жиром, и подошел к другу.
— Вставайте граф, рассвет уже полощется
Из–за осенней вынырнув воды[23],
— Борис легонько потряс Костю за плечо, — или как там у партайгеноссе Визбора.
Николаев просыпаться не собирался. Он что–то бормотнул спросонья, повернулся на другой бок и натянул куртку на голову.
— Э–э, нет. Так дело не пойдет, — Гальперин был настойчив, — Я тебе пять часов дал поспать? Вставай, а то весь завтрак проспишь.
Угроза подействовала. Константин сел, помотал головой, отгоняя сон, и принюхался.
— Чем это так пахнет? — поинтересовался он.
— Иди умывайся, — скомандовал Борис, снимая с огня котелок с отваром шиповника, — а то холодное — невкусно.
— А мне сон такой хороший снился, — мечтательно протянул Костя, возвращаясь к костру, — про меня с Динкой. Где–то даже эротический.
— Ешь, секс–герой ты наш, — Борис сунул другу палочку с поджаренной колбасой и налил в оловянную кружку парящий напиток.
— Хорошо пошло, — произнес Константин через десять минут, стянув зубами с палочки последний кусок колбасы и запив отваром, — слушай Борька, ты на повара случаем не учился? Может трактир откроем?
— Нет не учился, — Борис сосредоточенно переливал в термос остатки отвара. Закончив он поднял голову и посмотрел на Костю, — нет у нас времени на трактир.
— А куда мы спешим? — искренне удивился Николаев.
— Сейчас — в Марсель, а оттуда — посмотрим, — Гальперин принес от колодца котелок с водой и залил костер, — Давай укладывай бричку, а я лошадку нашу запрягу.
— Ты чего задумал? — Константин поднял с земли куртку и отряхнул ее от прилипшей травы и комочков земли, — а ну давай — колись.
Не сердись, Костя, — извиняющимся голосом произнес Борис, разбирая упряжь, — Понимаешь, вспомнил я мысль, которая меня разбудила. Интересные перспективы есть. Вот только додумать кое–что надо. Дай мне еще пару часов, ладно?
— Как хочешь, — в голосе Кости звучала обида, — напоминать тебе, что «две головы — лучше» я не буду.
— Не обижайся, без тебя не обойдется, — улыбнулся Борис, — просто мне надо еще кое–что вспомнить и факты сопоставить.
Пока Константин собирал их нехитрый бивуак, Борис привел кобылку и начал ее запрягать. Та, сначала категорически не хотела становиться в оглобли, но после того, как ее угостили последним яблоком, сменила гнев на милость.
Через четверть часа, бричка катила по дороге, приминая еще влажную от ночной росы пыль. Правил на этот раз Константин. Борис сидел рядом, мурлыча в четверть голоса:
«… И тот, кто не струсил,
И весел не бросил,
Тот землю свою найдет…»[24]
Солнце, поднявшись повыше, стало припекать, и Константин скинул куртку. Борис по–прежнему сидел в свитере, морщил лоб и, либо бормотал неразборчиво себе под нос, либо мурлыкал что–то музыкальное. Николаев молчал, с любопытством поглядывая на друга. Дорога вилась среди прибрежных холмов и оставалась пустынной. Изредка на холмах видны были донжоны рыцарских замков, да в распадках пасся скот. Кое–где попадались квадратики возделанных полей и шпалеры виноградников. Они проехали несколько перекрестков, после чего дорога отклонилась к северу и моря между холмами больше не было видно. Наконец, когда время приблизилось к полудню, Костя не выдержал:
— Борька, кончай думать — бестолковка отвалится, — пихнул он Гальперина коленом.
— Что, — подхватился тот, — Ну ладно. Притормози–ка на минуту — отлить надо.
Справив нужду на обочине, друзья снова пустились в путь. На этот раз место «за рулем» занял Борис.
— Понимаешь, Костя, — начал он свои объяснения, — помнишь я тебе говорил, когда мы планы обсуждали, что в нынешней торговле все достаточно жестко поделено: арабы — специи, кофе и шелк с востока, датчане — сельдь, Ганзейский союз — пушнина, пенька и лес из России. И чужих в своей сфере никто не потерпит.
— Ну помню, конечно.
— Так вот, — продолжил Борис, — а позавчера ты сказал, что сигареты кончаются и нигде, кроме Америки курева не достать.
— А–а–а…. — догадливо протянул Константин, — так ты хочешь свою нишу на табаке сделать.
— Да нет, — отмахнулся Гальперин, — наркотики распространять не мой профиль. Без меня найдутся пушеры. Вроде этого генуэзского проходимца.
— Это ты про кого? — удивился Николаев, — про Колумба что ли?
— Конечно про него. А кого же еще?
— Ну ты его не уважаешь…
