Леон Юрис - Хаджи
- Кажется, война скоро кончится, - сказал Ибрагим.
Валид Аззиз, который почти девяносто лет наблюдал, как все приходит и уходит, лишь пожал плечами. Все они приходили, все они уходили. Вечны лишь бедуины.
- Может быть, мне от этого легче. Я не уверен, - продолжал Ибрагим. - Я ведь ни-когда не доверял немцам.
Валид Аззиз не сказал ничего. В начале войны немцы внедрили в племя Ваххаби од-ного из своих агентов и надавали бедуинам всякого рода обещания, если они изобразят восстание ради сотрудничества с Африканским корпусом, выдвинувшимся к Суэцкому каналу. Валид Аззиз дал туманные и уклончивые обещания, точно так же, как он давал туманные и уклончивые обещания туркам, египтянам, англичанам - всем, кто объявлял о своих правах на погружающие в размышления просторы, по которым кочевали бедуины.
- Ко мне обратились, чтобы помочь образовать новую Всепалестинскую партию, - сказал Ибрагим, - и спрашивали, войдут ли в нее Ваххаби.
- Ты живешь, как в яблочке мишени. Что хорошего в деревне? А я ухожу в пустыню. Для меня без разницы, кто пытается управлять Палестиной.
- Но, дядя, когда кончится большая война, здесь начнется новая. Англичане рано или поздно уйдут. Они потерпели неудачу и очень устали. Мы должны быть готовы войти и захватить Палестину.
Валид Аззиз долго хранил молчание, как в пустыне.
- Ослиная моча, - наконец сказал он. - Ты правишь своей деревней. Я правлю Вах-хаби. Остальное - ослиная моча. На расстоянии отсюда вон до того дерева не найдется двух арабов, что пришли бы к соглашению. Мы на этой земле с тех пор, как солнце на не-бе, и ни один араб никогда не правил Палестиной. Ты поосторожнее теперь с политическими союзами.
- Когда англичане уйдут, евреи наверняка не смогут приняться за весь арабский мир.
- Может, и нет. Из всех неверных, которые сюда приходили, нет для нас более про-тивных, чем евреи. Что-нибудь против евреев - для нас как молоко жизни. Теперь, в пер-вый раз за сотни лет, может быть мы кого-нибудь и сможем победить в войне. А что по-том? Передаст ли арабская нация Палестину твоей чудесной новой политической органи-зации? Или Сирия захватит Галилею, а Египет Негев? Уберется ли Арабский легион об-ратно через реку Иордан или останется на Западном Береге? А как насчет Каукджи и муф-тия? И чем кончится наш палестинский национализм? Он кончится тем, чем кончается всегда - личным желанием одного человека захватить власть. Будь осторожен с союзами, - повторил он, - и будь осторожен с конференциями; они всегда кончаются крикливым соперничеством и угрозами.
Старый шейх снова погрузился в молчание. Караван был виден на горизонте на рас-стоянии нескольких миль. Горизонты казались витриной для верблюжьих горбов.
- Дядя, - вернул его к действительности Ибрагим. - Дойдет до войны между нами и евреями. Это неизбежно.
- Да, придется нам драться с ними, - согласился Аззиз, - потому что они неверные, а мы мусульмане. Ни одному неверному нельзя позволить править хотя бы дюймом земли, на которой существует ислам. Однако дерись с евреями очень осторожно.
- О чем ты, дядя?
- Все остальные чужеземцы пришли в Палестину, чтобы эксплуатировать нас. Евреи пришли, чтобы остаться. Они сделали стране благо. Им больше можно верить, чем кому-нибудь другому, в том числе нам самим. В конце концов лучше иметь дело с Гидеоном Ашем, чем с сирийцами, иорданцами, англичанами, со всеми. Конечно, где-нибудь на публике надо орать про присутствие евреев. Однако, поднимая оружие против них, убе-дись, что плохо прицелился, и убедись, что им известно, что ты вовсе не хотел в кого-нибудь попасть. Аллах запрещает мне возвращаться обратно под египетское правление.
Цепочка верблюдов качнулась перед ними. Старик поднялся на ноги, обнял своего племянника и взобрался в седло.
- Мы не можем действовать как страна. Мы никогда не умели управлять собой. Наш способ всегда был в людях вроде нас с тобой, бравших задачу на себя. С евреями веди се-бя спокойно. Это наш лучший шанс.
Он повернул свою лошадь и, пришпорив ее, поехал к каравану.
Глава семнадцатая
После войны мой отец стал внушительной персоной. Он не только пережил восста-ние муфтия, но и нанес позорное поражение бандитам Каукджи. Вошло в легенды, как он поджег поля Табы, воспользовавшись ветром в сторону противника, и об этом славном сражении были написаны тысячи, даже миллионы стихов.
После того, как прошли первые яростные приступы вожделения к Рамизе, ему захо-телось вернуться к знакомому комфорту большого женского тела моей матери, и он снова позвал ее к себе постель.
Агарь сделала, как ей приказали, ведь у нее не было выбора, но без слов дала понять, что хаджи Ибрагим никогда больше не увидит от нее прежней страсти и она не будет с ним делить удовольствие так, как это было раньше.
Это бесило отца. Сначала он угрожал развестись с ней и выгнать ее навсегда. Изба-виться от нежеланной жены было для мужа-мусульманина делом совсем простым. Хаджи Ибрагим, однако, был практичен. Хотя Рамиза и красива, она бедуинка, а значит, гораздо более грубая, чем деревенские женщины. В кухонных делах и исполнении своих обязан-ностей она была неумелой и неуклюжей. Хаджи Ибрагим говорил, что старую корову не выгоняют, пока новая не станет давать молоко. Он желал, чтобы ему должным образом доставлялись удобства и еда. И моей маме позволили остаться.
К концу войны мне было девять лет. Подталкиваемый мамой, я пристал к Ибрагиму и уговорил его позволить мне ходить в школу. Научившись читать и писать, я сумел по-смотреть деревенские записи и документы и убедиться, что Камаль и дядя Фарук больше не обманывают отца.
Школа в Рамле была начальная, примитивная. После Камаля я был первым ребенком из Табы, который ходил в арабскую школу. Дядю Фарука научили читать и писать хри-стианские миссионеры.
Школа состояла из единственной темной, голой, облупленной комнаты, куда в жар-кие безветренные дни часто проникали извне запахи уборной. Школьный двор - клочок утрамбованной земли, ненамного больше классной комнаты. Его нельзя было назвать иг-ровой площадкой, там не было ни качелей, ни салазок, ни какого-нибудь спортивного оборудования. Не знаю, существовало ли это вообще, разве что много позже. На переме-нах мы большей частью проводили время во дворе и ели наши завтраки, прислонившись к стене в тени. Изредка кто-нибудь из мальчиков гонял мяч или играл в пятнашки, но боль-шей частью мы просто сидели в тени стены или кидали через нее камешки, если замечали какого-нибудь старого еврея, проходящего мимо.
В школе было шестнадцать мальчиков в возрасте от восьми до двенадцати лет и ни одной девочки. Я был самым младшим, но решил учиться хорошо, потому что иначе у ме-ня в перспективе была бы самая плохая работа в семье - пасти коз. Никто так сильно не хотел учиться, как я, и частенько другие мальчики сбивали меня с ног и били, стараясь за-ставить меня отказаться от такой прилежной учебы.
