Александр Громов - Мягкая посадка
— Мендель, — поправил я и погладил Дарью по руке выше локтя. Она не почувствовала.
— Вот я и говорю, что проще надо… — Георгий Юрьевич вытер слезы и захрустел яблоком. — Верно, Даш? Ты чего скучная? Серега, налей-ка еще.
Уютно. Мягкие кресла, вечерний полумрак, морской свин под кроватью шуршит и грызет деревянный чурбачок, а доберман Зулус изгнан и заперт в другой комнате за надоедливость. Вино, коньяк, кое-какие фрукты. Вино, кажется, хорошее. Это все Бойль. У меня в баре вина сроду не было.
— На самом деле это определение тоже порочно, — заметил Бойль, — если мы уже двести лет не можем договориться о том, что такое интеллект, а мы этого именно не можем. Кроме того, наше определение поневоле упрощено, как вообще всякое определение сложного понятия. Самые сложные вещи — как известно, те, в изготовлении которых не участвовал человек. Например, такой вещью является он сам. Я бы сказал так: интеллект по сути своей есть привычка — или, скажем, его можно рассматривать как привычку, как чисто человеческий способ уверенно чувствовать себя в обществе себе подобных, причем само же общество и формирует привычку, и подсказывает способ. Очевидно, что у Маугли не может быть иного интеллекта, кроме волчьего, да и не нужен ему в стае человеческий интеллект, даже вреден. Что касается нас, то мы долго и поступательно, называя свое движение прогрессом, шли к такому обществу, при котором интеллект вовсе не является ни условием выживания, ни даже условием душевного комфорта. По сути, хотя это, конечно, тоже упрощенная модель, у адаптантов выключены именно и только те участки мозга, которые усложняют существование индивида в современном социуме. Сейчас сохранение интеллекта сдерживается только общественной привычкой, а привычка, знаете ли, штука колкая… Хрупкая? Да-да, спасибо, я имел в виду сказать, что именно хрупкая…
— Как чашка, — неожиданно сказала Дарья. — Хруп! Я ее рукой…
Я быстренько налил вина в ее рюмку.
— Выпей, малыш…
— С точки зрения социологии интересен именно этот вопрос, — сказал Бойль, внимательно разглядывая Дарью. — Почему до шестидесяти процентов адаптантов проходят через фазу дубоцефальства, до поры до времени никак не проявляя своей видовой сущности, которая напрямую следует из их генотипа? Здесь общественная привычка выручает нас сильнейшим образом, а вместе с ней, конечно, вся система подражательного воспитания. Подумать страшно, сколько раз на протяжении последней сотни лет эту дрессировку клеймили, и справедливо, а оказалось, что в ней заключена внутренняя защита еще не окончательно дегенерировавшего общества, она дает обществу шанс… — Бойль аккуратно отпил из своей рюмки и поставил ее на стол. Все молчали. — Однако воспитание тоже палка о двух концах, — сказал он. — Оно может скрыть от нас самое начало процесса, как скрыло на этот раз. Кто-то, конечно, по роду работы обращал внимание на общее падение цивилизованности, на увеличившийся процент детей с врожденным слабоумием, на рост немотивированной преступности, кое-кто уже тогда пытался бить тревогу, но факт остается фактом: начальный момент был замазан, мы даже не можем с уверенностью сказать, когда и почему все это началось…
— Что ж удивительного, — сказал я, косясь на Бойля. Очень мне не нравилось, как он разглядывал Дарью. Как экспонат какой-то. — Где для тревоги основания? Ну, дебилы… Ну, садисты-выродки, уличные стаи… Бывает. Всегда было. Кого и за что судить? За убеждение, что человечество само по себе очень устойчивая система?
— К воздействию извне — да, конечно, — сказал Бойль.
Спорить с ним не хотелось.
— Знаем, с чего это началось! — бухнул Георгий Юрьевич и, взяв рюмку за ножку, покачал ее в руке. Вид у него был такой, что, мол, ежу ясно, когда и, главное, почему все это началось, вообще удивительно, что живем еще. — Я свое детство хорошо помню, не так все было… Серега, я же тебя просил: коньячку! Вот сюда.
Я налил. И себе тоже.
— Похоже, что подобный казус уже имел место, — сказал Бойль. — Я имею в виду случившееся некогда выделение из центрального ствола человечества боковой линии классических неандертальцев. Между прочим, это выделение подозрительно совпадает по времени с началом последнего большого оледенения, у вас это не вызывает ассоциаций?
— Солнце? — спросил я.
— Возможно. Собственно, это только одна из многих гипотез, но мне она нравится. Во-первых, тем, что она легко объясняет многие особенности физиологии адаптантов: например, их малую чувствительность к боли и холоду, редуцированный инстинкт самосохранения. Просто удивительно, как мало и плохо мы думаем о влиянии Солнца на жизнь человечества, а природа, заметьте, редко упускает случай заполнить экологическую нишу. Ну а во-вторых, эта гипотеза нравится мне тем, что по ней не одно только человечество повинно в создании экологической ниши для адаптантов. Знаете, это как-то приятно, я же все-таки человек…
— За людей! — провозгласил я. — Да здравствует человечество!
— Когда такие слова говоришь, вставать надо, — проворчал Георгий Юрьевич, поднимая рюмку двумя руками. — Треплются тут…
Мы выпили. Георгий Юрьевич крякнул, вытер слезы и с хрустом надкусил яблоко. Бойль допил свою рюмку, и я, пользуясь моментом, тут же налил ему коньяку. Нечего переводить сок лозы, пусть его приканчивает Дарья. Вино легкое. У меня не было никакого желания подставлять под взгляд Бойля Дарью в пьяном естестве.
— А может, они это специально? — сказал я, чтобы что-то сказать. — Ну, не специально, не сознательно то есть, а где-то на уровне инстинктов. Может быть, адаптантами или даже просто дубоцефалами становятся те из нас, кто не может с нами жить, в нашем мире? В одном объеме пространства с нами и на одном временном отрезке? Может, дубоцефальство для них — единственно возможная защита от нас и от нашего мира?
— Это старая безумная гипотеза, — Бойль свернул свои морщины в улыбку. — Было бы просто замечательно, если бы все безумные гипотезы оказывались верными. Кроме того, она абсолютно бесполезна для практики, подобно всем другим поэтическим изыскам. Есть, например, такая гипотеза: природа-де изначально закладывает в каждый биологический вид генетическую бомбу замедленного действия, которая выраба… срабатывает, когда вид начинает создавать угрозу существованию самой природы. Оставьте. Раньше мы не знали, как и почему возникают новые биологические виды. Теперь знаем. Нам в некотором роде повезло: процесс идет прямо на наших глазах, региональные различия заключаются лишь в деталях. Я же объяснял вам, что такое подавляющая часть дубоцефалов.
