Георгий Гуревич - На прозрачной планете
— Но это стрельба из пушек по воробьям… по синицам! — крикнула Елена запальчиво. — Даже обидно так использовать новую технику. Все равно что купить телескоп, чтобы глядеть из окна на прохожих. Что такое — один родник? Подземным рентгеном можно целые моря найти.
И тут Сошин встал. Швырнул недоеденный шашлык в огонь и пошел прочь. Только крикнул поднявшейся Гале:
— За мной не ходите!
Он не вернулся в тот вечер до темноты. Ночью Галя каждый час выходила из палатки, взбиралась на ближайший бархан, надрываясь кричала тоненьким голоском: «Юрий Сергеевич! Юрий Сергеевич!» И утром, чуть посветлел горизонт, она разбудила студентов:
— Ребята, Юрий Сергеевич пропал. Что–то случилось. Надо искать срочно.
Но не успели они одеться, Сошин появился на ближайшем гребне. Лицо его посерело, но в голосе не было ни намека на усталость.
— Я вспомнил еще одно правило, Галя, — сказал он, как будто вчерашний разговор и не прерывался. — Правило такое: открытия делают не только в новых местах, но и в старых, у себя под носом, если задача новая. Есть возможность поставить новую задачу. Давайте попробуем сделать открытие на фотопленке. Сколько у нас снимков — тысяч пять набралось? Делите поровну, сейчас начнем искать все вместе.
9
Жара.
Термометр, засунутый в песок, показывает плюс семьдесят градусов.
Если ящерицу привязать на солнцепеке, она умрет от солнечного удара.
Хочется пить, пить, пить. Тепловатая жижа из фляжки только дразнит, не утоляет жажду.
В полдень привал. Предполагается, что это дневной сон. Залезаешь в душную палатку, лежишь там, отдуваясь и обливаясь потом. Устал, но не спится. Хочется выпить ведро воды, хочется влезть в холодную ванну. И даже если забудешься, задремлешь ненадолго, тебя преследуют однообразные сны о воде.
Виктор пьет в каждом сне, пьет чай, холодное молоко из погреба, пьет квас и воду — кипяченую, речную, колодезную, родниковую, такую холодную, что губы, обжигает.
Ему снится Москва. Вот учитель привел класс наводную станцию, сдавать нормы на значок «Будь готов…» По глади озера бегут косые волны, а когда проходит теплоход, деревянные мостки качаются и шлепают по воде. Пять человек — лучшие пловцы, и Виктор в их числе — встают на тумбочки. Нужно присесть, упираясь пальцами ног в самый край, отвести руки назад, резко выпрямиться. Вот стартер взмахнул красным флажком, голова таранит воду… такую прохладную, плотную, чистую! Виктор не удержался, глотнул раз, другой, третий… «Плыви же!» — кричит инструктор, а Виктор глотает, захлебывается, спешит напиться. Другие мальчики давно переплыли бассейн, коснулись стенки, вылезают по лесенке, а он все еще на старте… пьет, пьет и пьёт.
Даже удивительно, сколько в мозгу водяных фантазий, водяных воспоминаний! Уже под вечер, разморенные и неотдохнувшие, вылезают геологи из палаток. Пьют горячий солоноватый чай (потому что в колодце вода солоноватая), и Бобров вздыхает:
— Разве это питье? Пойло для язвенников, Ессентуки номер двести двадцать!
Галя вспоминает:
— У нас в деревне погреб. Молоко всегда холоднющее и простокваша — густая, плотная, прохладная, ломтями режется…
— А в Москве на каждом углу автоматы, — смакует Елена. — Красные такие, рядами стоят. Вода вкусная, с газом… Я не пила, боялась горло застудить. А теперь приеду, буду пить и пить, на каждом углу, во всех автоматах — крем–соду, мандариновый, грушевый, кахетинский…
— Вода вкуснее всего колодезная, — авторитетно говорит Виктор. — Но только не из насосного колодца: там она с песком и маслом, а из настоящего, деревенского, со срубом. И чтобы колодец был глубокий и темный, так что крутишь–крутишь ворот, минуты три ждешь, пока заблестит вода в ведре.
Разговор неисчерпаемый. Хаким вспоминает вино из бурдюков, Бобров — горные родники.
Сошин сердится:
— Довольно крохоборствовать, пересчитывать стаканы. Сколько воды будет у нас? Семьдесят кубических километров в год? Так получилось, Галя?
Галя разворачивает пленку:
— Точно, Юрий Сергеевич, семьдесят кубов. Больше, чем в Аму–Дарье. Как вы считаете, почему так много? Не прибавляется ли солоноватая вода из моря?
О чем они говорят? И при чем тут солоноватая вода? Мечты, наверное?
Нет, разговор ведется всерьез. Но чтобы понять его, нужно вернуться к ночной прогулке Сошина, к его раздумью наедине с собой.
Такая у Сошина была манера: споры вслух, выводы в одиночку. Узнав об успехе соперника, Сошин не стал таить разочарование, лелеять и вынашивать обиду. Вынес неудачу на обсуждение, выслушал мнения и ушел в пустыню, чтобы подвести итоги.
На горькие сетования он не потратил ни одной минуты. Признал победу Сысоева сразу. Победила сысоевская методика, очень простая: не искать журавля в небе, браться за самую легкую задачу, быстро добывать пользу, хотя бы самую маленькую, хотя бы непомерно могучими средствами, «из телескопа смотреть в окна», как сказала Елена.
А он, Сошин, всю жизнь искал журавля в небе, хотя люди осторожные и расчетливые, вроде Сысоева, твердили ему: «Не увлекайтесь, не зарывайтесь! Синица в руках, лучше…»
Так было на Курильских островах, когда тот же Сысоев уговаривал: «Сбавьте шаг, не спешите. Не надо алмазов! Пусть будет рекорд глубины и описание, достаточно хорошего описания».
Но Сошин настаивал, чтобы идти вперед и вперед, дать рекорд, описание и еще алмазы. Алмазы были найдены. Сейчас на дне океана рудник — первый в мире подводный, кибернетический! Добыча растет, идут в промышленность…
Так что же лучше — синица сысоевских протокольных описаний или алмазный журавль?
В дальнейшем, когда Сошин тратил годы, доказывал, что ходоровскую машину можно приспособить для геологической разведки на суше, сколько было добрых друзей, дружески советовавших: «Брось ты это дело! Ты же хороший геолог, занимайся обычной геологией, занимайся подводной геологией, где у тебя успехи. Лучше синица…» И сколько было недоброжелателей, твердивших: «Ни к чему нам подземное просвечивание. Великие геологи обходились без просвечивания. Без просвечивания открыли Хибинские апатиты, Волжскую нефть, якутские алмазы…»
Но Сошин настаивал. Работа велась. Не зря. Самые первые опытные аппараты открыли подземный хребет: спрятанный под пустыней Урал — с железом, никелем, вольфрамом, молибденом… и кроме того — исчезнувшую Гюльнаринку.
Хребет был сказочно богат, но недоступен, надежно прикрыт километровой толщей песка. Железо и вольфрам могли пригодиться когда–нибудь, когда пустыня станет не пустыней, население будет густым и возле больших городов целесообразно будет строить глубокие шахты. Гюльнаринка была полезна сегодня, сию же секунду. И Рахимов сказал по радио:
