Андрей Попов - Обманутые сумасшествием
— А правда, что под поверхностью обитают гигантские черви-монстры? — затем последовал испытывающий взгляд. Их глаза встретились.
— У нас тоже существует такая легенда, — она застенчиво отвела взор в сторону, — но их еще никто ни разу не видел. Даже если это и правда, то они не показываются людям на глаза — ни живым, ни мертвым…
Тайна осталась тайной. Они долго глядели на желтеющий в лучах никогда не восходящего солнца океан песка. Он был во всех направлениях ровным, словно укатанным, а его редкие зыбкие волны — застывшими во времени. Лишь очень отдаленно, почти у самого горизонта, что-то искрилось и дышало жизнью, пускай призрачной. Вероятно — утреннее марево. Игра бесноватого света в дремлющих слоях атмосферы. В общем-то, картина впечатляющая и на какие-то мгновения заставляющая забыть обо всем вокруг.
— Интересно, а как умер Оди? Разве не они тому причиной? — вопрос был обращен скорее к самому себе, чем к загадочной собеседнице.
Анна поднялась, отряхнула свое белое платье, еще раз улыбнулась, сияя так и не понятой радостью, игриво посмотрела на него сверху вниз.
— Ты можешь у него и спросить.
— Что? — недоумение, пришедшее за этим вопросом, было самое искреннее, какое только возможно испытать в собственных сновидениях. Его взор опять прилип к ее завораживающему лицу.
— Оглянись назад.
Фастер сделал, как она сказала.
Оди…
Нет сомнений — Оди! Он шел им навстречу, оставляя на песке отпечатки своих босых ног. И та же праздничная одежда, словно смерть здесь считалась явлением более приятным, чем рождение в мир. На мертвом (да и мертвом ли?!) Оди все белое: пиджак, брюки, рубашка, даже галстук. Над его головой, точно магическое действо, сияло некое подобие нимба, ярко контрастируя с угрюмостью серого душного неба. В его глазах светилась нескрываемая радость.
— Фастер! Какое счастье видеть тебя здесь!
Голос, выражение лица, даже самые незначительные оттенки мимики — все его. Когда улетучились последние сомнения, они пожали друг другу руки.
— Привет, Оди. Давай-ка по быстрому рассказывай, что с тобой произошло. Мы все взведены до предела, не знаем, что и думать. Ты… больше не вернешься к нам, в мир живых?
— О каком еще мире живых ты пытаешься толковать? Нет его. Нет, и все. Люди с самого своего рождения — лишь мертвая ходячая на двух ногах биомасса, в которой циркулируют токи рефлексов. Потом токи исчезают, а биомасса принимает статическое состояние.
— Оди, умоляю, только не философствуй! Рассказывай, с тобой-то что случилось.
Бывший астрофизик уселся рядом и вяло махнул рукой, словно тема не стоила разговора. Фастер поразился насколько в нем сохранились мельчайшие человеческие жесты, присущие тому… еще живому Оди. И нервное подергивание правой брови, когда он волновался, и все складки на лице. Они принимали вид зигзагов и сложных морщинистых пентаграмм, будто каждое чувство оставляло свою роспись на коже. Немного помолчав в пустоту, Оди принялся нехотя говорить:
— Она меня преследовала всю жизнь и наконец настигла! Где я только от нее не прятался! Еще живя на Земле, я бегал от нее по этажам своего дома, скрывался в подъездах, часто лазил под диван, наивно считая это надежным убежищем. Но она меня постоянно находила и вновь заставляла убегать. Убегать и убегать… Для того я и полетел в космос, надеясь в просторах галактики скрыться от ее преследования. Но она и тут меня разыскала!
Фастер, так и не сообразив, о чем собственно речь, недоуменно мотнул головой.
— Кто «она»?
Оди залез в карман, вытащил оттуда пачку сигарет, на которых крупными буквами было написано «ОТРАВА», и достал пару штук.
— Будешь?
— Что за глупости, ты ведь знаешь, что моя религия запрещает мне курить.
Оди принялся оглядываться — где бы найти огня. Он какое-то время разгребал руками песок (и что там могло быть?), затем посмотрел вокруг, тщательно порылся в карманах и найдя там всего лишь навсего одну жженую спичку, чиркнул ей о памятник. Памятник загорелся. Веселые, обезумевшие от обретенной свободы языки пламени заплясали в сакраментальном танце пылающего огня. Весь памятник окутали клубы черного дыма, под которыми трепыхало красное огненное платье. Следом послышалось злобное шипение.
— Отойди!
Фастер все-таки успел вскочить с могилы, но его спортивный костюм получил несколько черных дыр. Оди, насколько это возможно, подошел к пылающему пластику, сунул в пеклище сигарету и смачно затянулся. Очень скоро памятник погас, превратившись в обугленную, искореженную массу некой невнятной абстракции. А он, испустив из себя клубы отработанного легкими дыма, продолжил:
— Ей все же удалось меня догнать.
— Да скажи ты наконец, кто «она»?
Вместо ответа Оди указал кончиком сигареты куда-то в сторону. И тут Фастер увидел высокую незнакомую Леди.
Стоп… Леди — не то слово. Впрочем, другого и на ум не приходит. Она была вся в черном, с накинутым на голову капюшоном. У нее абсолютно не было лица: просто пустота, в которой плавали два красных немигающих глаза. Эти глаза просто хаотично скользили по воздуху, иногда сталкиваясь между собой, иногда разбредаясь по сторонам, и постоянно смотрели в разных направлениях. За ними свисали нервные окровавленные отростки, словно глаза эти были вырваны из живого существа и теперь обрели самостоятельную жизнь. Особенно жутко становилось когда глаза смотрели друг на друга. Больше под капюшоном ничего не было — пустота…
Фигура явно женская. И еще: старческие пальцы рук — просто кости обтянутые кожей. Диковато, отчасти глуповато, отчасти тошновато, но именно так «она» и выглядела. В одной руке она сжимала за горло какого-то младенца. Ребенок плакал, кричал, беспомощно двигал своими ручонками, но «леди» словно не слышала его страданий.
— Кто же она??
— Это — Шепчущая Смерть, она убивает людей своим шепотом, — сообщил Оди, да так спокойно и обыденно, словно знакомил его с одной из своих подружек. Констатация факта, не более того. Его лицо в тот момент будто выцвело и лишилось всяких эмоций. — А то, что у нее в руках, никакой не младенец, а еще одна пойманная ею душа.
Фастер перебрал несколько бусинок на своих четках, прошептав губами соответствующее количество мантр — так, на всякий случай. Черная Леди, как осязаемое наваждение, оставалась на месте. Что у нее сейчас на уме — понять почти невозможно. Применимы ли для нее вообще понятия «ум», равно как «душа», «тело» и многое другое — тоже загадка. Пытаясь отвлечься от ее невидимого воздействия, Фастер вновь обратился к Оди:
