Александр Беляев - Орден республики
— Окружайте его! Он там один! Обходите его верхом!
Прижимаясь к корням колючки, Прозоров видел, как трое солдат ужами поползли в гору. Остальные двое и сам капитан прикрывали их огнем. Прозоров понял: если беляки заберутся на откос выше его, они безо всякого труда прикончат его первым же выстрелом. И тогда путь им будет открыт. Они переведут коней через завалы и уж на спуске, естественно, догонят двуколку. От одной этой мысли у него холодела кровь. И вся воля его напряглась, как стальная пружина. Нет, он никак не мог позволить солдатам занять выгодную позицию. Но тот же самый камень, который пока еще защищал его от врагов, также надежно скрывал и их от него. Прозорову ничего не оставалось, как выйти из своего убежища. И он сделал это.
Дозарядив винтовку на полный магазин и загнав патрон в патронник, Прозоров, собрав всю свою сноровку, стремительно выскочил из-за камня. Ему показалось, что солдаты, вскарабкавшиеся на откос, увидев его, обомлели от ужаса. Они даже не успели спрятаться за камни. А он вскинул винтовку и выстрелил в того, который был уже выше всех. Беляк ткнулся носом в землю и покатился по откосу вниз. Двое других, словно настеганные, вприпрыжку помчались обратно вниз. Прозоров тоже попытался скорее убраться за камень. Но с дороги грохнул очередной выстрел, и доктор почувствовал, как ему обожгло ногу. Он попытался ступить на нее. Она подогнулась. И он упал. За камень он уже заполз…
«Их осталось пять», — подумал он и сжал зубы. Боль в ноге разлилась по всему телу. Она была невыносимой. И он невольно зажмурился. А когда открыл глаза снова и посмотрел на дорогу, увидел, как двое солдат, очевидно те, которые только что кубарем скатились с горы, миновав завал, бегут ко второму.
«Решили, что мне уже конец, — с нескрываемым злорадством подумал Прозоров. — Не спешите радоваться. Я еще живой. А вот вы…»
Он перезарядил винтовку и, просунув ее через колючки куста, выстрелил еще раз.
И еще один беляк остался лежать на дороге. А другой повернул обратно и что было духу припустил назад. Когда Прозоров снова перезарядил винтовку, беляк был уже за камнями.
«Вот так-то… И не надо было спешить», — снова подумал Прозоров и мельком оглянулся назад. Дорога до самого перевала была пуста. Двуколка уже скрылась за перевалом. Над перевалом висело солнце. Оно по-утреннему было еще розоватым. И не таким ярким, каким бывает в полдень. Поэтому еще отчетливо виделась голубизна неба, белые облака вдали и горы, горы насколько хватало глаз… Там, за перевалом, куда он, доктор знал это теперь уже наверняка, никогда не попадет, рисовался какой-то другой, совершенно непохожий на этот мир. «Но и вам туда дороги тоже нет, — подумал он о беляках. — И вообще, зря вы все это. Не пройти вам здесь никогда!»
Прозоров ощупал раненую ногу. И сразу ощутил под пальцами обилие крови. Она уже насквозь пропитала его брюки. «Надо немедленно перевязать», — снова заработала у него мысль. Он оперся на руки и сел. И еще выше оборвал свою рубашку. Потом стал задирать штанину. Рана оказалась сквозной. Сильно кровоточила. Но кость осталась цела. Он стал перевязывать рану и мельком взглянул на дорогу. Трое солдат снова лезли на гору, надеясь обойти его подальше, зато наверняка. Это так его разозлило, что он даже выронил тряпку, которой перетягивал рану. Схватил винтовку и сердито, словно его могли услышать, заговорил:
— Да нет же! Нет! Я еще живой!
Однако стрелять с того места, где он сидел, он не мог. Выдвинуться вверх, как это он сделал в предыдущий раз, ему наверняка не позволил бы Мещерский. Тогда он пополз под прикрытием камня назад и полз до тех пор, пока не увидел солдат. Собственно, ему были видны лишь мокрые от пота спины их вылинявших рубах. Он уже мог стрелять. Но не спешил. Ему надо было прежде найти хоть какое-нибудь укрытие для себя. Для Мещерского он по-прежнему был недосягаем. А солдатам, стоило им лишь обернуться, он был виден как на ладони.
Однако укрытия не было, а солдаты уползали все дальше и дальше. И Прозоров решился. Он тщательно, гораздо тщательнее, чем до этого, прицелился и плавно нажал на крючок. Беляк, в которого он целился, взмахнул рукой, перевернулся на бок и застыл на месте. Но двое других на сей раз не побежали обратно. Они вскочили, увидели его и сразу открыли огонь… Одна пуля сорвала у доктора с головы панаму, другая рикошетом от камня ударила его в бок. Удар был страшным. У Прозорова поплыли в глазах черные круги. И тем не менее он собрал силы и выстрелил еще раз. Последний. Выстрелил и уронил винтовку. Голова его упала на жесткую, каменистую землю откоса. Он уже не видел, что тот солдат, в которого он стрелял, тоже не удержал в руках оружие, бросил его, прижал руки к животу и медленно опустился на землю. Не видел, да и не мог видеть, как выскочил из-за укрытия Мещерский и побежал к тому месту, где он лежал. Не видел, как оставшийся на склоне солдат продолжал целиться в него и стрелять. Не слышал он и выстрелов. И лишь вздрогнул, когда спину ему обожгла новая рана. Впрочем, боли он уже не чувствовал. Но сознание в нем еще жило. И горькая мысль показалась ему ощутимее ран.
«Трое все же еще осталось, — подумал он. — Но я — то сделал все, что мог…»
Он не слышал, как кричал Мещерский солдату:
— Что ты там возишься? Спускайся немедленно вниз!
— Кутякова ранило, ваше благородие, — оправдывался солдат.
— А я говорю, брось его! — приказывал Мещерский. — Коней лови! Коней давай!
— Помереть он может, ваше благородие, — все еще медлил солдат.
— Да понимаешь ли ты, дурья башка, что уйдут беглецы!
Солдат бросил раненого и побежал за лошадьми. А Мещерский, взяв винтовку на перевес, пошел к Прозорову.
Глава 20
За перевалом коням сразу стало легче, и они пошли быстрее. Теперь их надо было больше сдерживать, чем погонять. Ашот, стоя в двуколке, натягивал вожжи. Женя поддерживала его, чтобы он не вылетел на поворотах. Сурен, зажимая рану рукой, полузакрыв глаза, лежал на дне двуколки. Его знобило. Женя всхлипывала и нет-нет мельком оглядывалась назад. Но за перевалом уже ничего не было видно. Ашот как мог успокаивал ее и все время повторял:
— Какой человек твой дедушка! Он как наш командир Пашков. Мало таких на свете!
Двуколка была уже где-то на середине спуска, когда впереди вдруг появились трое на конях. Первой их заметила Женя.
— Кто это? — испуганно спросила она.
Ашот пригляделся. Всадники были вооружены. Но одеты они были по-разному. И это его успокоило. Белые все носили одну форму. А красноармейцы еще довольно часто одевали то, что у них было: и гимнастерки, и куртки, и френчи, и кителя. Но больше всего его успокоил остроконечный шлем на голове у одного из всадников. Это была знаменитая буденовка…
