Павел Амнуэль - Маленький клоун с оранжевым носом
Я так и сидел напротив Анны Наумовны, пока она не вытерла глаза уголком платочка и не спросила будничным своим голосом:
– Налить тебе еще чаю, Мотя?
– Спасибо, – сказал я.
– Ну ее, эту Ингу, – сказала Анна Наумовна, наливая в мою чашку горячей воды и опуская новый пакетик. На этот раз я все-таки встал и достал из кухонного шкафчика сахарницу.
– Ну ее, – повторила Анна Наумовна. – По-моему, это не тот человек, который… Кто там у тебя еще в списке? Миша Бреннер?
– Вы знаете, что они с Аликом?..
– Конечно, – сказала Анна Наумовна. – Алик мне рассказывал. Ты думаешь, Миша был настолько… что мог…
– Нет, – признал я. – Собственно, сейчас я почти уверен, что нет.
– Тогда кто?
– В том-то и дело, – медленно произнес я, – что есть одно обстоятельство, которое… Полиции-то это все равно, эксперты на это внимания не обратили… и не могли обратить… А я… Мы… Странно, что не подумали раньше. Или… Может, вы все-таки об этом подумали, Анна Наумовна? Вам не показалось странным в… ну, в том, что было…
– Не понимаю, – прошептала Анна Наумовна. – Что ты хочешь сказать, Мотя? Странным… Это ужасно, это… Господи, я ничего не понимаю! Ничего! Ничего!
Ну, все. Теперь договорить не удастся точно – нервное напряжение перешло обозначенную природой границу, и если сейчас Анну Наумовну не успокоить – не знаю как, таблетку, что ли, какую-нибудь дать выпить, – то…
Я вышел в гостиную и застал Иру в той же позе, в какой оставил полчаса – или сколько там времени прошло? – назад: она сидела на диване, обхватив плечи руками, может, плакала все это время – не знаю.
– Ира, – сказал я, – у тебя есть что-нибудь успокоительное? Анна Наумовна…
– Да, – сказала Ира и поднялась. – Сейчас.
Она прошла на кухню и закрыла за собой дверь.
Я подошел к двери детской и прислушался. Было тихо. Я совершенно не представлял, чем мог заниматься в своей комнате десятилетний мальчишка сутки спустя после смерти отца. Плакал? Тупо смотрел перед собой? Играл на компьютере? Слушал музыку в наушниках, чтобы никто не подумал, что ему все безразлично? Может, делал уроки, что уж совсем маловероятно?
Я постучал. Постучал громче. Повернул ручку, приоткрыл дверь и заглянул. Игоря в комнате не было.
Я распахнул дверь и вошел. Постель раскидана – Игорь терпеть не мог застилать постель, обычно это делала Анна Наумовна, когда внук уходил в школу. Компьютер был включен, мигала желтая лампочка: жесткий диск перемалывал какую-то информацию, но экран монитора был темным, и по нему, переваливаясь, ползала надпись на иврите «Мордим» – это было название известной поп-группы, которое Игорь еще в прошлом году сделал заставкой для скринсервера. Значит, минимум десять минут никто к клавишам не прикасался.
Окно было открыто, вечерний ветерок слабо шевелил висевшие на книжном шкафу колокольчики, они даже не звенели.
Движение почудилось мне слева, и я резко повернулся.
– Фу! – сказал я. – Как ты меня напугал…
Игорь стоял, вжавшись в стену, будто его прилепили к ней очень цепким клеем. Смотрел он в мою сторону, а видел… Что-то он, конечно, видел, но вряд ли меня, такой у него, во всяком случае, был взгляд. Отсутствующий? Пустой? Нет, какой-то…
Какой у меня самого был бы взгляд, если бы я думал об отце, которого на моих глазах…
– Игорь, – сказал я, – ты ел что-нибудь сегодня?
Мальчик отлепился от стены и пошел на меня с таким видом, будто собирался пройти насквозь. Может, решил, что я – призрак?
– Эй, – сказал я, – осторожнее, парень, ты что?
Подойдя ко мне почти вплотную, Игорь вытянул руки и уперся ладонями мне в грудь, будто хотел оттолкнуть. Потом руки его упали, я обнял мальчика и почувствовал, как мелко-мелко дрожат его плечи – он плакал? Я не мог понять, не видел, так мы и стояли какое-то время. Мне казалось – очень долго, хотя на самом деле прошло, наверно, не больше минуты.
– Так ты ел что-нибудь сегодня? – решительно спросил я, взял Игоря за плечи и повел к постели. Усадил на край кровати и сел перед ним на корточки. Я хотел видеть его глаза, но он отводил взгляд.
– Нет, – сказал он наконец. – Не могу. Тошнит.
– Этот полицейский, – сказал я. – Учитель. Он не очень к тебе приставал?
– Кто? – переспросил Игорь, он никак не мог вернуться из собственного мира, куда ушел, чтобы не видеть, не слышать происходившего.
– Учитель, – повторил я. – Это у него фамилия такая.
– А… – сказал Игорь. – Он мне тоже сказал. А я не понял. Подумал: учитель, из школы. Подумал: зачем он врет, ведь он из миштары…[1]
Игорю, приехавшему в Израиль в трехлетнем возрасте, было легче говорить на иврите, как в школе, как с друзьями, но дома с ним говорили только по-русски, Алик пытался запрещать сыну вставлять в свою речь ивритские слова, наказывал, бывало: нельзя, чтобы ребенок совсем забыл язык; Игорь и не забывал, но заставить его обходиться дома без иврита никто из домашних так и не смог.
– О чем он тебя спрашивал?
– Что? – Игорь был заторможен, я не мог задать ему нужных вопросов и вынужденно говорил о том, что меня не очень интересовало, но могло помочь мальчику прийти в себя.
– Из школы к тебе кто-нибудь приходил сегодня?
– Из школы… Нет. Да. Игаль и Шмулик, мама сказала, что я сплю…
– Закрыть окно? – спросил я. – Дует.
Ветерок действительно стал сильнее, и колокольчики на шкафу зазвенели на очень высокой ноте, звук был красивым, но сейчас действовал на нервы.
– Да, – сказал Игорь. – Цильцуль…[2]
И добавил:
– Колокол.
Он сказал это по ошибке, или для него нежные колокольчики действительно звучали, подобно набату? Понимал ли он разницу между «колокольчиком» и «колоколом»? В другое время я бы непременно спросил, и если Игорь спутал слова, объяснил бы разницу, так мы всегда поступали.
– Да, – сказал я, поднялся и сдвинул створки окна, воздух с улицы шел тяжелый, густой какой-то, не вечерняя прохлада, а дневной зной – если закрыть глаза, можно было подумать, что на улице полдень. Странная погода. Впрочем, я уж совсем ко всему начал относиться с подозрением. Обычный хамсин.
Колокольчики еще раз звякнули и замолкли.
Игорь сидел на кровати, положив ладони между колен и опустив голову. Надо было спросить наконец, а я не мог.
К черту, подумал я. Не сейчас. Потом как-нибудь.
Потом он забудет. Я слишком хорошо знал Алика, слишком хорошо знал, как у него это происходило.
– Шотер…[3] – сказал Игорь, не поднимая головы. – Он дурак.
– Да? – сказал я осторожно.
– Он думает, это мама.
Внимание. Сейчас нужно точно подбирать слова, особенно если учесть, что не всякое русское слово Игорь понимает правильно.