Павел Амнуэль - Маленький клоун с оранжевым носом
– Ничего, – сказала она. – Я пытаюсь вспомнить… Может, я отвлеклась на секунду, Ира сказала, сколько может стоить платье, шекелей шестьсот, представляешь? Я вдруг услышала, будто что-то упало. Алик… Он как шел, так и упал, не вскрикнул, ничего…
– Шел вперед и упал, – сказал я. – Ты уверена?
– Конечно. Я смотрела на Иру, услышала, как… И сразу перевела взгляд. Алик еще падал…
– Вперед.
– Вперед, конечно. А что?
– Ничего, – сказал я. – Когда я услышал крик и прибежал, Алик лежал на спине. Ты говоришь – он шел и упал. И должен был, значит, лежать не на спине – он ведь не назад падал, верно?
– Нет, – сказала Галка, подумав. – Наверно, вперед…
– Что значит – наверно?
– Ну… Не знаю. Когда я вскочила, все мы… И ты как раз вбежал с балкона… Мы подбежали к Алику… Он на спине лежал, да? Все видели. Значит, упал назад. Может, он упал вперед, а потом повернулся? – с надеждой спросила Галка.
Не знаю. Этого я видеть не мог точно.
– Нет, – сказала Галка, подумав. – Не мог он повернуться, я видела, как Алик падал… Вскочила, подбежала… Он лежал на спине.
– Может, Ира видела?
– А это важно, Мотя? Наверно, он повернулся, когда уже… Ира видеть не могла, она смотрела на меня, стояла к Алику спиной, она тоже услышала, как он падал, но я видела, а она – нет.
– А Анна Наумовна?
– Она смотрела телевизор. Подбежала, когда мы все…
– Игорь?
– Это самое ужасное, Мотя! Бедный мальчик… Он ведь только вошел и видел, как Алик падал. Господи, у него был такой взгляд! Страшный…
– Страшный?
– Ну, какой взгляд может быть у ребенка, который видит, как… Страшный, насмерть перепуганный…
– Так насмерть перепуганный или страшный? – нетерпеливо спросил я.
– Перепуганный, – сказала Галка.
– Он ведь мог видеть – повернулся отец или почему-то упал уже на спину, хотя падал головой вперед?
– По идее…
– Я спрошу у Игоря, – сказал я.
– Это имеет значение? – неуверенно спросила Галя.
– Может быть.
Конечно, это имело значение!
– Хорошо, – сказал я, – пожалуй, перекушу, а потом поеду. Что у нас на ужин?
* * *Дверь в квартиру Гринбергов была не заперта; должно быть, весь день в квартире толпились посетители, я себе представлял, кто именно: полиция, мрачные дяди из похоронной компании, наверняка соседи заглядывали – одни действительно помочь, а большинство, чтобы поглазеть на место, где вчера по-настоящему убили человека. Перед домом стояла группа мужчин, что-то энергично обсуждавших в обычной израильской манере.
Ира ходила по гостиной, переставляя с места на место свои любимые глиняные статуэтки – птичек, животных, несколько красивых японских нэцке. Она и раньше любила менять их местами, некоторые прятала в сервант, другие доставала и расставляла на телевизоре, круглом и журнальном столах, полочке рядом с балконным окном…
– Господи, – сказала она, когда я вошел, – наконец-то! Это кошмар какой-то, я не понимаю, Мотя, почему мне ничего не говорят, я даже не могу забрать Алика, чтобы…
Слово «похоронить» она выговорить не смогла, споткнулась, будто о протянутую поперек дороги проволоку, упала на диван и расплакалась, наверно, впервые за этот долгий день: ей нужно было держать себя в руках, и она держалась.
– Где… – начал я.
Заканчивать фразу не стал, из своей комнаты вышла Анна Наумовна, вся в черном – длинное черное платье, черная косынка, черные разношенные тапочки, и лицо тоже черное: круги под глазами, поджатые губы, чтобы не заплакать, ввалившиеся щеки…
– Мотя, – сказала она, – они действительно думают, что это мы… я… Ира…
– Нет, – сказал я, – почему они должны так думать? А что, вас кто-то…
– Следователь, странная такая фамилия… Аптекарь, кажется.
– Учитель.
– Могу представить, чему он может научить, – пробормотала она. – Он тут полдня проторчал, все спрашивал, спрашивал…
– Вы рассказали ему о болезнях Алика? – спросил я. – О Многомирии тоже?
– Не помню. – Она покачала головой. – Наверно. Он, должно быть, решил, что мы спятили? Я бы на его месте… Он так решил, да?
Если бы он решил именно так, это было бы лучшее, на что мы могли рассчитывать.
– А Игорь дома? – спросил я, потому что из детской комнаты не слышно было никакого движения.
– Конечно, где ему быть? – сказала Анна Наумовна. – В школу не пошел, весь день у себя, ничего не ест, только пьет колу, бутылку за бутылкой.
– Я потом с ним поговорю, – успокоил я Анну Наумовну. – Вот только чаю выпью, если можно…
– Да-да, – засуетилась она. – Пойдем на кухню, я тебе приготовлю. Ты, наверно, и не ужинал?
– Спасибо, – пробормотал я, – только чаю…
Мне нужно было поговорить с ней наедине, пока никто не мешал – Учитель, к примеру, мог явиться в любую минуту, хотя я и надеялся, что на сегодня рабочий день следователя закончился, новых улик у него нет, идей – подавно, почему бы ему не поехать домой и не заняться семейными проблемами? Женат он? Есть у него дети? Я не знал, вопросы эти мне раньше в голову не приходили.
В кухне ничего не изменилось со вчерашнего вечера. Я сел на свое место, на соседний с Аликом стул, Анна Наумовна подошла и отодвинула стул в угол, к шкафу – никто больше на него не сядет, никому даже в голову это прийти не должно…
Чай сегодня не заваривали, Анна Наумовна положила в чашки пакетики «Липтона», налила кипяток, села напротив меня и спросила:
– Кто это сделал, Мотя? Ты что-нибудь узнал?
Я не собирался называть конкретных фамилий. Мало ли что я думал о мотивах Инги, Миши, Шауля и болезного Олега Дмитриевича? Любой из них мог в каком-то из ответвлений Многомирия ударить Алика ножом и… Интересно, как это выглядело с их точки зрения? Ведь там у убийцы ничего не получилось, там то ли нож скользнул вдоль тела, то ли… Представил себе: вот я замахиваюсь ножом на человека, ощущаю, как тонкое лезвие входит в мягкое и податливое… или нет?.. или ткани тела на самом деле упругие, и проткнуть их не так-то просто, нужно приложить большое усилие, но все равно что-то происходит, и Алик вроде бы должен упасть, а он стоит как ни в чем не бывало, и даже больше – хватает меня за руку, выворачивает и…
Нет. Не могло так быть. Я должен подумать о том, что сказал Учитель. «Если сердце у него оттуда, то в нем и должна быть рана, верно? И никакого наружного кровотечения»… И уж в рубашке точно не могло быть отверстия…
Значит, все – чепуха?
– Мотя, – тихо сказала Анна Наумовна, – что с тобой, Мотя?
– Ничего, – пробормотал я и отпил чаю. Хороший это был чай, крепкий, только совсем не сладкий, я не мог пить без сахара, но у меня не осталось сил протянуть руку, открыть крышку сахарницы, зачерпнуть ложечкой…