Александр Казанцев - Мост дружбы
Андрей Корнев поморщился:
— Нет, друзья у меня были. Вот Денис, например… А с моей судьбой не всякий свою свяжет.
— Неистовый ты какой-то… Да, верно, таким и надо быть…
— Так как же проект?
— Проект? Видишь ли, Андрей… Проекта у тебя нет.
— Как нет? — нахмурился Корней.
— Если ты настоящий инженер, сам поймешь, что папка твоя — это совсем не проект… даже не техническое задание…
Андрей Корнев опустил голову и густо покраснел.
Алексей Сергеевич положил ему руку на плечо:
— Видишь ли, я вот говорю с тобой как старший, а ведь годами недалеко от тебя ушел. Пути у нас разные… а мечта — одна. Один умный человек говорил мне, что важна не только мечта, но и ключи к мечте. И если мечта — у человека, то ключ к этой мечте всегда у народа.
— Ключ не находят. Ключ делают, — твердо сказал Корнев.
— И я о том же… Вот соображаю, сколько времени нашему ледоколу плыть до Каспия, а там «вверх по матушке по Волге» до Москвы. Что, если нашим инженерам не дать на гидромониторе скучать, позволить им до конструкторских дел добраться? А? Как ты думаешь, Корнев, вычертят ключ?
— Если бы… вместе с вами, — сказал Андрей, с надеждой глядя в глаза Карцеву.
Денис неожиданно сгреб обоих инженеров в объятия и столкнул их:
— Дюже добре, товарищи созидатели! Еще одна великая арктическая стройка будет!
В московском Гипромезе, во Дворце проектов, где тысячи советских инженеров проектировали металлургические заводы для многих стран мира, произошло маленькое, но сенсационное событие. Рядового, ничем не примечательного проектировщика Корнева вызвал к себе заместитель Председателя Совета Министров СССР Николай Николаевич Волков.
Вспомнили, что Степан Григорьевич Корнев когда-то был главным инженером уральского завода, метил высоко, но потом «загремел»: это о нем, о человеке, «не делающем ошибок», «особом» типе руководителя, в свое время приспособившемся к определенным условиям, была напечатана статья в «Правде». Словом, карьеры у Степана Григорьевича не получилось. Он прослыл неудачником, стал желчным и неприятным в общении.
И вдруг теперь вызов в Совет Министров. Речь могла идти только о крупном назначении. Ведь Степан Григорьевич все-таки был человеком знающем и безусловно одаренным.
Волков прислал за Корневым свой великолепный турбобиль — машину-мечту, которая лишь только в воздух не поднималась и могла превращаться в комфортабельную лодку, а по шоссе развивала громадную скорость, в городе сама обходила препятствия, тормозила… Обо всем этом рассказала возбужденная девочка-секретарша с выпученными голубыми глазами и торчащими в стороны косичками. Но на Корнева ее слова не произвели впечатления. Он сказал, чтобы шофер Волкова подождал его, пока он закончит какой-то расчет.
Вскоре торопить Корнева пришел заместитель директора Гипромеза. Степан Григорьевич, плотный, большой, не спеша снял нарукавники, надел висевший на плечиках пиджак, поправил перед зеркалом галстук и, неторопливо шагая, пошел в гардеробную за пальто.
Однако по лестнице, где его уже не видели, он спускался сломя голову, прыгая через несколько ступенек.
Николай Николаевич Волков, высокий, прямой, заметно поседевший, сам ввел к себе в кабинет Степана Григорьевича.
— Ну, здравствуй, инженер! Давно не виделись. Обрюзг ты маленько… Спортом не занимаешься.
— Занимаюсь техникой и только техникой, — многозначительно сказал Степан Григорьевич, выжидательно глядя на Волкова.
— Слышал я, заводы для заграницы проектируешь.
«Ах, вот что! Конечно, речь пойдет о руководстве зарубежным строительством. Что ж, не так много крупных инженеров свободно говорят по-английски», — удовлетворенно подумал Корнев.
— А помнишь, как людей из цехов на капусту гнал, передо мной в райкоме отчитывался? — лукаво щуря глаза, спросил Николай Николаевич.
— Отчитываться всегда приходится, — неопределенно ответил Степан Григорьевич.
— Вспоминаю я наш последний разговор в Светлорецке. Если помнишь, о технических сооружениях и заграничной, так сказать, погоде речь шла. В тех условиях мосты между континентами трудно было строить. А теперь что ты об этом сказал бы?
— То же самое, Николаи Николаевич. Коммунизм и капитализм непримиримы.
— Вот как? Непримиримы-то они, конечно, непримиримы, но… — Николай Николаевич встал и подошел к окну, — но жить-то ведь надо. Тогда были дни угрозы глобальной ядерной катастрофы. Но человечество неспособно постоянно жить в таких условиях на разных «идеологических берегах». А раз жить, значит, переходить разделяющую их преграду.
— Как переходить?
— Да лучше не вброд, а по мосту. Как думаешь? — усмехнулся Волков. — Помню, в районном масштабе мост построим вместо парома — общая радость. А теперь, может быть, в глобальном масштабе пора? А?
Николай Николаевич словно размышлял вслух. Степан Григорьевич почтительно кивал головой.
— Человеческая мысль не знает предела, — говорил Волков. — Впереди достижений человека летит его мечта. Пожалуй, главное в механизме прогресса — найти ключи мечты, с помощью которых человек сможет отомкнуть будущее, приблизить его, сделать днем сегодняшним. Он нашел эти ключи к космическим скоростям, способен уже теперь перенестись за какие-нибудь минуты с одного края континента на другой, сможет догнать метеор, улететь в космос…
— Ключи мечты! — воскликнул Корнев. — Это хорошо, поэтично и точно, Николай Николаевич.
Волков кашлянул:
— Человек всегда мечтал быть богатырски сильным, но лишь в прошлом веке нашел способ заметно умножить силу своих мышц.
— Изобрел паровую машину, электрический мотор, подъемный кран, — подхватил Корнев.
— А теперь отважился умножить способности своего мозга, поднять их до уровня «гениальности».
— Бесспорно так! Всеобъемлющая электронная память! Быстрота мышления, равная скорости электронных процессов, скорости света!
— Вот видишь, товарищ Корнев, что произошло в технике, пока мы с тобой не виделись. Менялась и политическая погода.
— Конечно, — поспешил согласиться Корнев.
— Не раз вспыхивали и затухали очаги сражений в Азии, Америке, Африке, на Дальнем и Ближнем Востоке, наконец, накалялась обстановка в Европе. И вспомни, всякий раз, как холодная или горячая война сменялась некоторым потеплением, штилем, народы жадно тянулись друг к другу, полные взаимного интереса и симпатий. Но солнечный день, как ты знаешь, на любом материке, на любой широте порой сменяется днем пасмурным. И не раз на нашей с тобой памяти затягивалось небо земли тучами агрессии и провокаций. Временами холодало на земном шаре.
