Стивен Кинг - Под куполом
Она бросила на него последний взгляд, ее лицо, казалось, заполнили одни лишь глаза, и тогда отворила двери «Одиссея». Она буквально выпала с машины на траву, подобралась, переступила через порожек и упала на колени возле коробочки. Барби отправился вслед за ней с обеими шинами. В кармане у него лежал Сэмов нож. Он упал на колени и предложил Джулии шину, из которой торчал черный шпиндель.
Она выдернула затычку, сделала вдох — втягивая от усилия щеки — выдохнула в сторону, и тогда вновь вдохнула. По ее щекам, прорезая на них чистые дорожки, потекли слезы. И Барби тоже заплакал. Эмоции здесь были ни к чему; просто они здесь словно попали под самый паскудный в мире кислотный дождь. Здешняя атмосфера была намного хуже, чем возле Купола.
Джулия еще глотнула воздуха.
— Хорошо, — сказала она на выдохе, выпуская воздух едва ли не со свистом. — Какой же он хороший. Не безобразный. — Она вновь вдохнула и подтолкнула шину к нему.
Он покачал головой и оттолкнул ее назад, хотя в легких у него уже гудело. Он похлопал себя по груди, потом показал пальцем на нее.
Она вновь сделала глубокий вдох, потом еще раз присосалась. Барби надавил на шину, чтобы ей помочь. Издалека, слабо, словно из другого мира, он слышал, как кашляет Сэм, все кашляет и кашляет.
«Так он сам себя растерзает», — подумал Барби. Он ощутил, что и сам сейчас разорвется на куски, если скоро не сделает вдоха, и когда Джулия вторично подтолкнула к нему шину, он наклонился над самодельным соском и глубоко всосал, тянул в себя замечательный воздух, стараясь заполнить им себе легкие вплоть до самого дна. Не ощущал насыщения, его, насыщения, казалось, никогда не настанет, вместо этого настал миг, когда паника
(Господи, я тону)
чуть его не проглотила. Желание броситься назад в машину — его не волнует Джулия, пусть Джулия сама о себе заботится — было таким сильным, что довольно и упираться… но он уперся. Закрыл глаза, вдохнул и попробовал отыскать прохладный спокойный центр, который должен был быть где-то поблизости.
Легче. Медленнее. Легче.
Он в третий раз вдохнул в себя воздух, равномерно высасывая его с шины, и сердце у него начало понемногу замедлять свой неистовый галоп. Он увидел, как наклонилась Джулия, как она взялась за коробочку обеими руками. Не происходило ничего, и Барби этому не удивился. Она дотрагивалась до коробочки, когда они прибыли сюда впервые, и теперь имела иммунитет против шока.
И вдруг она дугой выгнула спину. Застонала. Барби попробовал подать ей шину с соском, но она его проигнорировала. Кровь хлынула у нее из носа, кровь начала сочиться из уголка ее правого глаза. Красные капли поползли по щеке.
— Что там происходит? — позвал Сэм. Голос у него звучал подавлено, запыхавшись.
«Я не знаю, — подумал Барби. — Я не знаю, что происходит». Но он знал одно: если она вскоре не сделает очередной вдох, она умрет. Он выдернул шпиндель с шины, зажал его зубами и вогнал Сэмов нож в другую шину. Вонзил шпиндель в дыру и заткнул его куском пластика. И ждал.
10
Это время, где времени нет.
Она в огромном белом помещении без крыши, лишь чужое зеленое небо вверху.
Это… что такое? Игровая комната? Да игровая комната. Их комната.
(Нет, она лежит на площадной сцене.)
Она женщина среднего возраста.
(Нет, она маленькая девочка.)
Здесь нет времени.
(Сейчас 1974 год и впереди все время всего мира.)
Она должна сделать вдох из шины.
(ей не надо.)
Что-то смотрит на нее. Что-то ужасное. Но и она ужасная для него также, потому что она больше, чем оно себе думало, и она здесь. Она не должна была бы быть здесь. Она должна была быть в коробочке. Однако она все еще безопасна. Оно это понимает, хотя оно всего лишь
(просто ребенок)
очень юное; фактически, еще недавно едва ли не грудной ребенок. Оно говорит.
— Ты ненастоящая, ты выдуманая.
— Нет, я реальная. Умоляю. Я реальная. Мы все реальные. Кожеголовый изучает ее лицом без глаз. Он хмурится. Углы его рта опускаются вниз, хотя оно и не имеет рта. И Джулия понимает, как ей повезло, что он здесь сейчас один. Их здесь по обыкновению больше, но они
(пошли домой обедать, завтракать, спать пошли, в школу поехали на каникулы, не важно, куда они пошли)
куда-то пошли. Если бы они здесь были сейчас все вместе, они бы загнали ее назад. Этот и сам может загнать ее назад, но ему интересно.
Ей?
Да.
Оно женского рода, как и она сама.
— Умоляю, выпусти нас. Молю, позволь нам жить нашими собственными жизнями.
Ответа нет. Ответа нет. Ответа нет. А потом:
— Вы не настоящие. Вы…
Что? Что она сказала? «Вы куклы из игрушечного магазина?» Нет, но что-то подобное этому. У Джулии коротко вспыхивает в памяти воспоминание о формикарии, который имел ее брат, когда они с ним были детьми. Воспоминание длится меньше секунды. Муравейник в стеклянной коробке это совсем не то, а вот, как куклы из игрушечного магазина — это ближе. Это уже истинно, как говорят.
— Как вы можете жить собственными жизнями, если вы не настоящие?
— МЫ ОЧЕНЬ НАСТОЯЩИЕ! — рыдает она, и это как раз тот стон, который слышит Барби. — МЫ ТАКИЕ ЖЕ РЕАЛЬНЫЕ, КАК И ВЫ!
Молчание. Существо с подвижным кожистым лицом в огромной белой комнате без крыши, которая каким-то образом является одновременно и сценой в Честер Милле. И тогда:
— Докажи это.
— Дай мне свою руку.
— У меня нет руки. У меня нет тела. Тела не настоящие. Тела — это сны.
— Тогда дай мне твой ум!
Кожеголовая не дает. Не даст.
Поэтому Джулия берет сама.
11
Это место, где места нет.
Холодно на сцене, а она так испугана… Что еще хуже, она… унижена? Нет, это хуже, намного хуже унижения. Если бы она знала слово позорить, она бы сказала: «Да, так, именно это, я опозорена». Они содрали с нее брюки.
(А где-то солдаты бьют ногами голых людей в спортзале. Это кого-то другого стыд смешался с ее стыдом.)
Она плачет.
(Он ощущает, что вот-вот заплачет, но удерживается. Сейчас они должны это спрятать.)
Девушки уже ушли, но нос у нее еще кровоточит — Лила дала ей пощечину и пообещала отрезать нос, если она кому-то пожалуется, и все вместе они плевали на нее, и теперь она лежит здесь и, наверное, плакала она очень сильно, потому что ей кажется, что из глаза у нее идет кровь, и из носа тоже, и ей тяжело сделать вдох. Но ей безразлично, что из нее льется кровь, и откуда именно она льется, ей тоже безразлично. Лучше ей насмерть истечь кровью здесь, на сцене, чем идти домой в идиотских детских трусиках. Лучше кровь пусть течет у нее из сотен ран, пусть она лучше умрет, только бы не видеть того солдата,
