Роберт Шекли - Десятая жертва (сборник)
— Поверьте мне, — сказал Хоб, — в жертвенные тельцы я не гожусь. Мои вопли испортят всю торжественность обряда.
— Ну что вы, заставлять вас никто и не думает! — возразил Селим. — Жертва должна быть добровольной.
— Тогда я тем более не гожусь, — сказал Хоб.
Селим нажал кнопку под столом. Дверь открылась, и вошли двое высоких мужчин. Они подошли к Хобу и крепко взяли его под руки. Селим открыл ящик стола и достал блестящий шприц, наполненный зеленоватой жидкостью.
— Обычно «сому» принимают орально, — сказал Селим. — Но это когда она используется для развлечения. При инъекциях эффект куда сильнее.
— Нет! — взвыл Хоб. Наверно, можно было бы выдумать что-нибудь пооригинальнее, но Хобу было некогда. Селим воткнул иголку ему в предплечье и медленно ввел наркотик. Потом отступил назад, и двое мужчин отпустили Хоба.
— А теперь, — сказал Селим, — вам, наверное, стоит вздремнуть. У нас есть еще немного времени до начала церемонии. Возможно, вам еще захочется перекусить…
— По доброй воле я на это не пойду! — выкрикнул Хоб.
— Если вы действительно откажетесь, когда придет время, — ответил Селим, — мы попробуем придумать что-нибудь другое.
Хоб не нашелся, что ответить. Комната поплыла у него перед глазами. Вспыхнули огоньки, и Хоб услышал пение невероятно низкого органа. И отрубился.
Глава 8
Когда Хоб пришел в себя, он обнаружил, что с ним произошла удивительная метаморфоза. Он сделался богом. Ничего приятнее он в жизни не испытывал. Наручники с него кто-то снял. Что ж, это избавило его от труда просочиться сквозь них. Он поднялся — или, точнее, взлетел на ноги. Взлетел не спеша, с достоинством. Тело его на вид осталось прежним, но Хоб знал, что теперь оно сделалось потрясающе мощным и гибким. В центре его существа, в том месте, которое древние греки называли thumos,[130] вместо внутренностей появился компактный, но мощный генератор. Он был способен не только вырабатывать неограниченное количество энергии, но и преобразовывать пищу в самые потрясающие субстанции.
Как там назвал его этот глупец, Селим? Pharmakos! Воистину так! Он был «фармакосом», ибо его «тумос», эта машина, гудящая от переполняющей ее мощи, способна была создать бесчисленные яды, наркотики и фармацевтические препараты, поднимающие настроение и придающие небывалую мощь разуму.
Внимание Хоба переключилось на собственный разум, воспользовавшись аполлоническим искусством самосозерцания. Хоб сразу понял, что, пока он спал, эта фармацевтическая фабрика в его теле непрерывно накачивала его мозг всем, в чем он нуждался, чтобы начать работать на полную мощность. Например, теперь Хоб мог мгновенно, молниеносно производить любые вычисления. Сколько будет 4442,112 умножить на 122234,12? Конечно, 4005686002311! Проще простого! А квадратный корень из 34456664? 456,22! Ответы приходили немедленно. Даже проверять не надо. Они верны просто потому, что ошибаться он не может.
Помимо огромных физических и интеллектуальных способностей Хоб обрел также огромное, невозмутимое блаженство богов. Ему было достаточно просто стоять здесь, в этой комнатушке, и созерцать себя — одно это даровало ему радость, какой он не ведал никогда прежде, какой не ведал ни один из смертных! И эта радость принадлежала ему — не на час, не на день, не на год, а навеки. Как хорошо говорится об этом в той старой песне!
Хоб помнил, что его бывший друг Найджел и бывший знакомый Этьен захвачены в плен. Они находятся в ситуации, которую мирские люди назвали бы опасной. Но это все такие пустяки… Он обошел комнату, стараясь не взлетать в воздух. Настоящий бог должен быть сдержанным. И Хоб не собирался подвергать опасности свою божественную сущность какими-нибудь дурацкими выходками.
Ведь у него есть важное дело. Эти добрые люди, служители культа Кали, главным представителем которого является он сам, хотели, чтобы он стал их «фармакосом», их священной жертвой. И он с удовольствием сделает это, потому что ведь это, в конце концов, празднество в его честь, лучшее празднество из всех возможных.
Они оказали ему высшую честь. Они хотят принести его в жертву. Это было так любезно с их стороны, что вернуло ему веру в смертных. Возможно, они назовут это убийством — но разве бог может умереть?
Думать об этом было очень приятно, но у Хоба не было времени на подобные размышления, ибо его разуму представилось все то, что он сможет создать, когда у него дойдут руки. Ибо теперь он понял, что является творцом по сути своей. В ушах у него звучали отрывки великолепнейших симфоний — не просто симфоний, а целых симфонических циклов, обладающих таким величием и глубиной, что бедняга Бетховен о таком и помыслить не мог. Хоб видел, что его таланты распространяются и на живопись. Он сможет закончить то, что начал Рембрандт, свершить то, к чему Микеланджело лишь подступался, изобразить полностью то, на что Блейк только намекал.
Ах, как приятно было размышлять обо всем этом, жить, по словам Шелли, «как бард, который светом мысли скрыт, гимны шлет в просторы, будит тех, кто спит, ждет ли их надежда, страх ли им грозит».[131] Бедный, глупый Шелли! Он, Хоб, сумеет осуществить эту его мечту и сотворит стихи, которым и Шекспир позавидовал бы…
Он не слышал, как отворилась дверь его комнатушки, но когда Хоб внезапно увидел перед собой человека, он не удивился. Ведь это он сам пожелал, чтобы этот человек явился сюда, чтобы он находился здесь и сейчас, ибо иного времени нет и не будет.
— Государь, — спросил человек, — как ты себя чувствуешь?
— Хорошо! — ответил Хоб глубоким, звенящим голосом. — Очень хорошо, слуга мой Селим.
— Я так счастлив, господин мой!
— Я знаю, что ты счастлив, Селим. И я тоже счастлив, ибо счастье бога состоит в счастье, которое он дарует низшим существам, его окружающим.
— Уберите это! — резко приказал Селим, и человек, стоявший позади него, сунул пистолет в карман и принялся рыться в поисках ручки. — Я же сказал вам, что оружие не понадобится. Не так ли, государь?
— Нуждается ли добрая воля в принуждении? — ответил Хоб вопросом на вопрос и улыбнулся собственной тонкости.
— И ручку тоже уберите, — сказал Селим. — Где ваш диктофон? Нельзя упустить ни одного слова из тех, что будут произнесены богом. О царь мой, как я рад видеть тебя таким!
— Разве я мог бы быть иным? — мягко ответил Хоб, продолжая сиять лучезарной улыбкой. — Но скажи мне, не пришло ли время обряда?
— Ты заговорил об этом собственными устами, о государь! Да, время близко. Твои почитатели завершают последние приготовления. Алтарь уже готов, и скоро можно будет начинать.
