Сергей Герасимов - Помни о микротанцорах
– Не отвлекайся. А что он?
– Кто?
– Тот человек, который вам помог?
– Он умер от контузии через несколько часов после того, как мы вырвались. У него было еще и внутреннее кровотечение.
– А муравейник?
– Муравейник живет до сих пор. Я три раза пытался его достать. Каждый раз по-разному. Но я вел себя неправильно.
– Там же? Он стоит там же?
– Нет. Он стоит в другом месте, с другой маскировкой, с другими муравьями.
– Но ты знаешь, как его искать?
– Не только искать. Я знаю как его найти и как его разрушить. Как раз это я и собираюсь сделать в ближайшем будущем. Я его уничтожу.
– Может быть, стоит его изучить?
– Я изучал его почти всю жизнь. Теперь осталось только одно: поехать, найти и победить. Почти как у Юлия Цезаря.
– Отлично. Я тебе помогу.
– Я бы ни за что не взял тебя. Но я не могу никому больше доверять. Я дал подписку и я не могу ехать. Если я пропущу момент размножения, придется прождать еще следующие тридцать шесть лет. А я столько не проживу. Поэтому нужно ехать сейчас.
– Если?
– Если нарушить подписку, они же накинутся на меня как стервятники. Хуже всего то, что они могут остановить меня на полпути. Я не могу рисковать.
– Ты предпочтиешь рисковать мной?
– Ты снова говоришь как твоя мать. Однажды я ее оставил на минутку, чтобы выйти в туалет. Она мне сказала: «неужели туалет тебе дороже меня?» И ты же сама хотела поехать. Вот ты и поедешь.
6
Все оборудование поместилось в одном фургоне. Можно было бы, конечно, взять и серьезные вещи, но не хотелось привлекать к себе внимание. Из серьезных вещей они взяли стелс-костюмы, невидимые ни в каком диапазоне лучей, кроме рентгеновских и гамма, причем настоящего стелса детского размера не нашлось; взяли громоздкий браузовский излучатель, который сразу зянял все свободное место. Взяли несколько W-капель, чтобы не тратить воду на умывание. Такой каплей можно было умыть все тело, как влажной мочалкой, и через несколько минут она восстанавливала свою чистоту. Из-за большого поверхностного натяжения W-купля выглядела как бесцветный и упругий мыльный пузырь.
– Что это за здоровенный ящик? – спросила Мира.
– Излучатель, – ответил Гектор. – Отличная вещь в экспедиции. Не хуже, чем собственный спутник.
– А зачем нам собственный спутник?
– А чтобы видеть. Например, перед тобою гора или стена, а тебе интересно, что там за нею такое. Тебе не видно, но спутник сверху может все разглядеть и тебе рассказать, понятно?
– Тогда этот ящик нам не нужен. Мало, что ли, спутников?
– Спутников много. Но они не наши, они государственные. Если мы что-то видим или куда-то смотрим, то и другие тети и дяди тоже видят и смотрят. А эти тети и дяди бывают хорошие и бывают плохие. Если мы хотим что-то сделать по секрету, то спутник нам не подходит.
– А излучатель?
– Излучатель генерирует лучи Брауза. Это лучи, похожие на обычный свет, но в миллиарды раз тяжелее. Когда обычный свет проходит возле земли, он отклоняется вниз, потому что притягивается к земле. Но он отклоняется немножечко, так, что мы не замечаем. Луч Брауза отклоняется очень сильно. Если мы направим луч в небо, он поднимется, завернет и направится на землю. Как падающий камень. И мы увидим землю сверху, как будто со спутника. Так можно заглянуть на другую сторону горы или дома. Хочешь, покажу?
– Потом. Сейчас я хочу закончить рисунок.
Мира рисовала длиннорукую женщину, скорчившуюся в дальнем углу клетки.
Сейчас женщина была одета и причесана. На ее лице было даже немного косметики, положенной неумелой мужской рукой. Женщина прижимала к груди что-то, похожее на большую муравьиную личинку.
– Что это у нее?
– Не знаю, мне не сказали. Но она не может без него.
– Может быть, это ее ребенок? Или она думает, что это ребенок?
– Не знаю, похоже.
– Но это же не ребенок на самом деле. Это что-то пластмассовое. Поэтому она несчастна, – сказала Мира.
– Она не несчастна.
– Несчастна, я вижу. Не знаю, где вы ее такую выдрали, но она такая бедненькая и все время мучается. Я это вижу, а вы, мужчины, вы это не понимаете.
Если она научится разговаривать, мы будем дружить. Она хорошая. Смотри, красиво?
Я сейчас почти закончу.
Мира рисовала карандашом, примостившись на коленках за маленьким ящиком.
– Похоже, – сказал Гектор. – Тебе сколько лет?
– Девять.
– Ты очень хорошо рисуешь для девяти лет.
– Я знаю. Я рисую по три рисунка в день. Или по четыре, если маленькие. Я так тренирую руку и глаз.
– Ты вся в своего папу. Он тоже тренируется.
– Да ну, – сказала Мира, – у него это глупости. Он тренируется кого-то ударять и защищаться. Зачем драться, если даже маленькие детки знают, что драться не надо? А я буду художником, если не умру.
– Не говори так.
Она серьезно посмотрела на него снизу, над узкими стеклышками очков.
– Я часто думаю, – сказала она, – если я умру, что будет с моими рисунками, которые я не нарисовала?
В фургоне был смонтирован стационарный вриск, – одна из хороших моделей.
Вриск был системой, которая позволяла, в принципе, любой мыслимый информационный обмен. Он мог работать как телефон, телевизор, компьютер, как глобальная информационная сеть. С помощью хорошего вриска можно было путешествовать по всей планете и ближнему космосу – путешествовать, не выходя из комнаты. Вриск мог провести вас по любой улице любого города, познакомить с любым из живущих людей (если тот не против), и со множеством умерших. Вриск мог обучать, тренировать, успокаивать, усыплять, будить, контролировать, вести светскую беседу или выдумывать интересные небылицы – и еще множество других не менее полезных вещей.
Валина вриск немного раздражал. Маленький зеленый овальный экранчик, постоянно глядящий на тебя со стены. Ты не можешь быть один. Ты не можешь даже делать то, что хочешь, думать то, что хочешь, выглядеть так, как хочешь. Ты все время должен оглядываться на него и учитывать вероятное наблюдение за собой. Ты становишься не настоящим. Как будто пластилиновым. «Наблюдение всегда изменяет свойства наблюдаемого объекта» – есть такой постулат в квантовой физике. Этот постулат полностью применим к людям. Еще получше, чем к квантам.
Зеленый экранчик зажигался довольно часто. Каждый раз это был шеф. Шеф давал очередное полезное указание и снова исчезал. Это раздражало – и сейчас Валин понял почему: он понял, что шеф нервничает. Нервничает, как обычный слабый человек. Шеф, обычно невозмутимый и прочный, как гранитная скала, столь спокойный и сдержаный, что порой внушал ужас – совершенно невозможно понять, что он думает, чувствует или собирается сделать – этот человек поплыл, расклеился, начал таять, как льдина на ярком солнце. Это что-нибудь да значило.
