Яков Левант - Космический ключ
Эдик невольно улыбнулся. Ну кто еще, кроме его «патрона», способен на такое! Оставшись без воды и проводника в пустыне, спокойненько разглагольствовать о каком-то «сене на корню»...
– Да, это настоящее «сено на корню», – медленно протянул Владимир Степанович, и Эдик вдруг понял, что его руководитель думает совершенно о другом.
Красиков не ошибся. Рассказывая о замечательных свойствах песчаной осоки, Владимир Степанович в то же время напряженно размышлял. Таинственное исчезновение проводника вывело из оцепенения, вернуло прежнюю энергию. Сейчас он вспоминал, взвешивал, сопоставлял. Цепкая, натренированная память ученого-исследователя без труда воссоздавала перед ним всю цепь событий.
– Шкурки... Что он там говорил о погрузке шкурок?
– Это когда вы предложили мне вернуться, – напомнил Эдик. – Сказал, что в самолет погрузят шкурки каракуля, будет духота, вонь...
– А самолет взлетел сразу, как мы тронулись.
– Точно, – оживился Эдик. – Шкурки не грузились, он солгал.
– Он лгал с самого начала! Понимаете, лгал! Значит, история с аварией вертолета – тоже выдумка. Ему зачем-то надо было заманить нас в пески, и вот он...
Боровик взглянул на Эдика и тут же спохватился.
– Простите меня, – тихо проговорил он. – Я так обрадовался, что позабыл обо всем на свете. Она ведь у меня единственная...
Он помолчал с минуту, задумчиво следя за гаснущим на горизонте заревом.
– Скажите, – неожиданно спросил он. – Эдик – это действительно ваше имя?
Красиков замялся:
– Так зовут меня дома. Ну и вообще... знакомые девушки, приятели... А что, разве плохое имя?
– Отличное, – без улыбки ответил Боровик. – У меня был друг, большой ученый. Его звали Эдвард. Джордж Эдвард Эверетт. Но сейчас мне хотелось бы называть тебя твоим настоящим именем, – внезапно переходя на ты, заключил профессор.
– Настоящее мое имя – Вася, – не без смущения признался Красиков. – Василий.
– Ну вот мы и познакомились, – Владимир Степанович положил руку на колено юноши. – А теперь поговорим как мужчина с мужчиной.
Красиков насторожился. За шутливым тоном чувствовалось что-то пугающее. Знакомый холодок вновь стеснил грудь.
– Так вот, – продолжал Владимир Степанович, не отнимая руки. – Должен прямо сказать: положение наше не из завидных. Выбраться отсюда будет нелегко. Надо возвращаться на колодец к чабанам.
– На колодец? – ахнул Красиков. – Пешком?
– Или мы за двое суток доберемся до колодца, или...
– Или?.. – похолодел Василий.
– Или нас спасет только чудо, – спокойно ответил Боровик. – Пошли.
– Как? Прямо сейчас? Но я... я не могу. После этой поездки я с трудом переставляю ноги. Они не слушаются.
– Надо заставить слушаться. Надо. Понимаешь? – Владимир Степанович легко поднялся, отряхнул песок. – Пошли, Вася.
Уже стемнело. Звезды, непривычно крупные и яркие, повисли над песками. Заметно похолодало, и Красиков зябко поеживался в своей тонкой шелковой маечке.
Костер прогорел, только пара головешек скупо освещала стоянку. Натянув рубашку, Василий принялся было собирать свое имущество.
– Придется все оставить, – заметил Боровик.
– Но это же «Киев», – возмутился Красиков, прижимая к себе новенький фотоаппарат. – Я отдал за него...
– Придется оставить, Вася, – мягко, но решительно повторил профессор. – Заверни все в брезент, мы заберем потом. А сейчас – ничего лишнего. Только фляжку. Давай-ка ее сюда.
– Она... Она пуста, – густо покраснел Красиков.
– Ничего, – спокойно отозвался Владимир Степанович, пристегивая к поясу баклажку. – Она еще может пригодиться.
Они тронулись в обратный путь при свете звезд. Верблюжьи следы отчетливо читались на рыхлом песке. Владимир Степанович уверенно шел вперед. Красиков, проклиная все на свете и чертыхаясь вполголоса, ковылял за ним на непослушных полусогнутых ногах.
К полуночи следы исчезли. Владимир Степанович поднес к глазам циферблат ручных часов.
– Через сорок минут взойдет луна, – сказал он. – Пока можно передохнуть.
Красиков, ни слова не говоря, повалился на песок. Сон пришел мгновенно. Проснулся он скоро с недоумением и досадой, – Боровик осторожно потряхивал его за плечо.
– Как? Уже!..
– Надо идти, Вася. Пора.
Луна, большая, приплюснутая, цвета красной меди, повисла над горизонтом.
– Вот он, след. Смотри.
На освещенной луною поверхности плотных песков можно было различить скупо отпечатавшиеся следы.
– Пошли, Вася.
Красиков попытался встать, но тут же со стоном откинулся назад. Глухая, ноющая боль гнездилась в каждом суставе, в каждой мышце.
– Нельзя разве обождать утра?
– В жару мы недалеко уйдем. К тому же, если подует ветер...
Василий вздрогнул: «Если подует ветер...» Ему живо представились струйки песка, обегающие с барханов, заметающие след. Как слаба, однако, как ненадежна единственная ниточка, связывающая их с миром, с жизнью...
– Да, да, пошли, конечно, пошли!
Он поднимается с помощью Боровика, ноги его подкашиваются.
– Как деревянные, – жалуется он.
– Это пройдет, – успокаивает Владимир Степанович. – Пройдет.
И снова идут она за бесконечным, петляющим среди барханов следом. Широко расставляя тяжелые, будто свинцом налитые ноги, потеряв всякое представление о времени, Красиков тщетно борется со сном. Веки его смыкаются сами собой, он спотыкается, падает, поднимается вновь... Но вот, случайно оглянувшись, Василий замечает странные зеленые огоньки позади себя.
– Волки! – пугается он. – Владимир Степанович, волки!..
Боровик вглядывается в темноту. Парные зеленые огоньки замирают.
– Шакалы, – успокаивает он юношу и вдруг, резко взмахнув руками, громко кричит:
– Эге-ге-ей!
Зеленые огоньки исчезают.
– Пошли.
Сонливости как не бывало. Да и силенок будто прибыло. Опасливо оглядываясь, Василий спешит за Боровиком, едва не наступая ему на пятки. Всевозможные рассказы о различных «ужасах пустыни» возникают в памяти. В каждой тени чудится сейчас затаившаяся опасность, в каждом шорохе слышится угроза.
Так бредут они до рассвета.
Когда звезды поблекли и растаяли в забелевшем небе, а на северо-востоке четко обозначилась яркая малиновая полоска, Боровик скомандовал короткий привал.
– Только пятнадцать минут, – предупреждает он.
Василий и не пытается возражать. Странная безучастность овладевает им. Ночные страхи испарились, но ему уже не хочется спать. Опрокинувшись навзничь, он смотрит в высокое, медленно наливающееся голубизною небо. Если б можно было лежать так долго-долго! Он готов даже примириться с чувством голода и жажды, которая опять дает о себе знать. Все это, в сущности, не так уж и страшно. Немного сосет под ложечкой, да побаливают растрескавшиеся губы, когда прикасаешься к ним распухшим, шершавым языком. Пустяки. Главное – покой! Если б можно было лежать так...
