Фрэнк Герберт - НИТОЧКА ПАМЯТИ Сборник фантастических произведений
— И вы пришли ко МНЕ, чтобы получить эту информацию?
— Я был уверен, что вы хотите видеть меня, — сказал Келексел. Ом замолчал, выжидая, не измени? ли Фраффин свое поведение. Пожалуй, пора уже было переходить к открытой борьбе.
Фраффин откинулся назад, веки его опустилась, голубоватые тени пролегли во впадинах лица. Он чуть заметно кивнул сам себе. Похоже, ниспровержение этого Следователя развлечет его. Сейчас Фраффин смаковал момент откровения.
Келексел положил руки на подлокотники своего полукресла, мысленно отметив чистоту линий и мягкую теплоту материала. В комнате ощущался слабый аромат мускуса — экзотический, дразнящий запах таинственного мира… скорее всею какая-то цветочная эссенция.
— Так вам нравится это создание? — нарушил затянувшееся молчание Фраффин.
— Она восхитительна! — ответил Келексел. — Лучше даже, чем Суби. Удивляюсь, что вы не экспортируете их. Почему?
— Итак, у вас была раньше Суби, — произнес Фраффин, уклоняясь от ответа.
— Я все же не понимаю, почему вы не экспортируете особей женского пода, — настаивал Келексел. — Мне это кажется очень странным.
"О, тебе кажется странным", — подумал Фраффин. Он испытывал растущее раздражение к Келекселу. Этот мужчина был так откровенно одурманен своей первой здешней женщиной!
— Найдется много коллекционеров, которые не упустят шанс заполучить одну из местных уроженок, — произнес Келексел, нащупывая почву. — Со всеми наслаждениями, которые вы здесь имеете.
— И вы полагаете, что я не смог найти себе лучшего занятия, чем подбирать коллекцию аборигенок для моих знакомых? — презрительно бросил Фраффин. В глубине души он удивился бессознательной раздраженности своего тона. "Неужели он действительно раздражает меня, этот Келексел?" — подумал он.
— Так чем же вы здесь занимаетесь, если не извлечением выгоды? — воскликнул Келексел. Он ощущал закипающую злость к Фраффину. Безусловно, Директор понимал, что имеет дело со Следователем. Но он не выказывал никакого страха.
— Я — собиратель слухов, — сказал Фраффин. — То, что я сам являюсь причиной возникновения кое-каких слухов, не имеет большого значения.
"Слухи?" — недоуменно вскинул брови Келексел. Он был поражен таким ответом.
"Да, я собиратель слухов, древних слухов", — подумал Фраффин.
Он уже знал, что завидует Келекселу, завидует его первому контакту с женщиной внешнего мира. Фраффин припомнил далекие дни, когда Чемы могли более свободно выходить в этот мир, создавая механизмы существования его обитателей, подчинять их своей воле, сея семена напыщенного невежества, взращивая смертоносные желания. О, то были славные дни!
Фраффин на какое-то время почувствовал себя в плену собственных ведений, вспомнив дни, которые он провел среди туземцев — управляя, маневрируя, узнавая из болтовня хихикающих римских мальчишек о вещах, которые их родители не смели упоминать даже шепотом. Перед мысленным взором Фраффина предстала его собственная вилла: каменная дорожка для прогулок, ярко освещенная солнечными лучами, трава, деревья, грядки с капризной форсуфией. Это ОНА придумала название — "капризная форсуфия". Он так ясно видел молодое грушевое дерево, росшее около тропинки.
— Они умирают так скоро! — прошептал он.
Келексел приставил палец к щеке и сказал:
— Я думаю, у вас болезненная склонность ко всяким ужасам — все это смакование насилия и смерти.
Хоть подобное и не входило в намерения Фраффина, он не смог удержаться: свирепо посмотрел на Келексела и сказал:
— Ты думаешь, что ненавидишь подобные вещи, а? Нет, это не так! Ты же говоришь, что тебя многое привлекает в этом мире, например эта твоя красотка! Я слышал, тебе нравится одежда местных жителей. — Он изящным жестом дотронулся до рукава своего пиджака. — Как мало вы еще себя знаете, Келексел.
Лицо Келексела потемнело от гнева. Это было уже чересчур: Фраффин перешел все границы приличия!
— Мы, Чемы, закрыли двери для насилия м смерти, — тихо проговорил Келексел. — Просмотр подобных сюжетов — всего лишь праздное времяпрепровождение.
— Болезненная склонность, говорите? — с издевкой спросил Фраффин. — Мы закрыли двери для смерти? Навсегда, не так ли? — Он усмехнулся. — Но оно все еще остается, наше вечное искушение. Если нет, то почему вас так привлекают мои скромные исследования? Настолько, что вы пытаетесь любым путем получить сюда доступ и разузнать о вещах, которые вызывают у вас такое отвращение. Я расскажу вам, чем я здесь занимаюсь: я играю тем искушением, которое, наверное, будет очень волновать моих приятелей Чемов.
Пока Фраффин говорил, его рука постоянно двигались, резкие рубящие жесты демонстрировали силу вечно молодой энергичной плоти; на тыльной стороне пальцев курчавились короткие волоски, тупые, плоские ногти матово блестели.
Келексел не спускал глаз со своего противника, зачарованный словами Фраффина. "Смерть — искушение? Конечно, это не так!" Однако в такой мысли несомненно чувствовалась холодная уверенность.
Наблюдая за руками Фраффина, Келексел подумал: "Рука не должна главенствовать над рассудком".
— Вы смеетесь, — произнес Келексел. — Вы находите меня смешным.
— Не вас конкретно, — отозвался Фраффин. — Многое забавляет меня — убогие существа моего закрытого ограниченного мира, делающие счастливыми тех из нас, кто не может расслышать предупреждения относительно нашего собственного вечного существования. Ведь все эти предупреждения не могут иметь отношения лично к вам, не так ли? Вот, что я вижу, и вот, что меня забавляет. Вы смеетесь над ними, не понимая, в чем причина смеха. Ах, Келексел, вот где мы прячем от самих себя секрет нашего собственного умирания.
— Мы не умираем! — воскликнул ошеломленный Келексел.
— Келексел, Келексел, мы смертны. Каждый из нас может остановить свое омоложение и тогда он станет смертным. Станет смертным.
Келексел сидел, не в силах произнести ни адова. Директор был безумен!
Что касается Фраффина, то сначала произнесенные им слова пенящейся волной захлестнули островок его рассудка, затем волна откатилась, и он ощутил приступ бешеного гнева.
"Я разгневан и в то же время полон раскаяния, — подумал он. — Никто из Чемов не сможет воспринять подобную мораль. Я виноват перед Келекселом и всеми другими созданиями, которыми я двигал без их согласия. На месте каждой головы, которую я отсек, выросли пятьдесят новых. Слухи? Собиратель слухов? Я — существо с чувствительными ушами, которые до сих пор слышат, как нож режет черствый хлеб в комнате виллы, которой давно уже нет".
Он вспомнил свою женщину — темнокожую экзотическую хозяйку его дома в Риме. Она была не выше его ростом, малопривлекательная с точки зрения местных жителей, но самая прекрасная в сто глазах. Она родила ему восемь смертных детей, их смешанная кровь растворилась в других потомках. Она состарилась, ее лицо увяло — это он тоже помнил. Она дала ему то, что не мог дать никто другой: долю удела смертных, которую он считал своей.
