Сергей Агафонов - Кодограмма сна
– А как я на одну пензию проживу? – делилась она со своими товарками, сидя в клубе ЖЭКа на собрании ячейки старперов, – чаю, сахару, хлеба, керосину, мыльца потребиловка, положим, на членскую книжку нормально отоваривает… Спасибо, дорогому и любимому товарищу Нафане! А ведь еще макарон, крупы, маслица, когда и сливочного, надо? Надо! Мясца в щах сварить, колбаской побаловаться… Тоже надо. На танцы в клуб сходить, в библиотеку прессу полистать или вот как сейчас за картишками и стаканчиком бренди посидеть, – надо?. Надо… А еще надо абонемент в консерваторию выкупать, оперу, хоть раз, за сезон посетить… К Ильичу на поклон на октябрьские, на Пасху в ХСС… Все надо… А везде денег просят! А летом в Прагу на Кафкарад, либо в Берлин на Лавпарад – опять деньги! А художники мне хорошо платят. Вот я даже платьишко новое справила, от Пако Рабанна на выход. Ишь, как брякает, да проблескивает, чистый авиационный люминий… А так бы век мне не видать этих художников! Лохматые, немытые, сквернословящие… А пьют! Ужас… И бабы у них не чище. Бюстгальтеров не носят, табак курят, голыми коленками так и сверкают, так и сверкают, сношений извращенных ищут… Только один мне из них понравился. Чистенький такой, уважительный… Как придет в галдарею, калоши снимет, в уголку оставит. Всегда на чай подает, не жадничает… Выставка у него какая-то человечная была. Привел он с собой, как сейчас помню, бригаду плотников. Оне ему живо досок нарезали, стеллажей настроили. Я уж испугалась… Думаю, и этот будет в стеклянных банках дохлых тритонов, али фекалии свои выставлять… Ан, нет, книжек привез. Аккуратненько так расставил по полочкам обложкой к зрителю и ушел. Красота и порядок! Только публика чертова не оценила. У меня и работы, почитай, ден пять не было. Только за козлом одним блевотину подтерла… И то сказать хорошо. Годы уж не те, чтоб перед каждым ошметком или фантиком кланяться. А тут, глядь, на уикенд иносранцы заваливают. Мне всегда их жалко было. Нам потребиловка керосинчику с чайком, а то и ситчику когда ни то, а подкидывает, слава Нафане, а им кто ж при капитализме подмогнет… То-то все оне прозрачные, да зеленые с голодухи, в отрепьях, да в опорках по Москве побираются Христа ради. И эти, думаю, за милостыней пришли или своровать чего. Я уж им хлебца подала и хотела гнать ссаными тряпками, ибо не велено у нас фулиганичать, как один, на попа-расстригу похожий, увидал стелажики с книжатами и заверещал, заверещал по не нашему, а потом на голову встал и опысался. Другие не хуже выступили. Верещали все: "Кайф, анкл сэм! Кайф, анкл сэм!" Понравилось им, значит. Я куратора позвала. Куратор у нас женчина. Бестыжая, страсть! Вышла к ним она голая на таких вот каблучищах… Ей богу не вру. А по губищам сперма текет. В одной руке у нее бараньи ножницы, а в другой член мужской. Стало быть с новым художником детали новой вытставки обсуждала… И лобок у нее бритый… Вышла, папироску смолит, те щурятся, краснеют, да все глаза в сторону отводят, но до чего-то по иносранному договорились, потому как на следующий день выставку собрали в один контейнер, автора связанного доставили с кляпом во рту и пластырем на глазах, туда же запихнули и отправили в турне по Скандинавии, я слово знакомое приметила – "Фареры", где с Покрова маргарину не видали, СМИ сообщали, а к культурке-то, понимаешь, все ж тянутся… Я одну книжечку при погрузке по тихому сперла почитать. От одной то с них не убудет, а нам пожилым людям все развлечение. Или мы не заслужили – не заработали? Давай, подруги, разбирай…
Книгу старуха достала из выреза платья. Она оказалась маленькой размером с тетрадку в простой кирпичного цвета обложке.
Лизавета Пална стала раздирать книжечку по листочку и, расталкивая задремавших от ее речей товарок, совать им их под нос. Товарки терли глаза, поправляли очки, вытирали слюни, подновляли макияж, подтягивали чулки, убирали на место, вывалившиеся из декольте, сиськи и начинали вчитываться в текст… Пока они щерились, щурились, откашливались и отплевывались, Лизавета Пална достала из ридикюля плетку-семихвостку и стала охаживать старперок по жирным плечам и бокам, повторяя:
– Читать с выражением! С чувством, с толком, с расстановкой…
Бабки согласно кивали и почесывались.
– Зачнем че ли, девоньки? – сказала одна из них со страусиным пером в жидких седых волосах, – У меня, кажись, перьвый стишок.
– Погодь-ка, милая, – сказала Лизавета Пална, пряча в ридикюль плетку-семихвостку и грузно усаживаясь на почетное место под портретом вождя Нафанаила Стожарова, – Название прежде зачту…
Уборщица откашлялась и с выражением прочитала название книги:
АНДРЕЙ СОФРОНОВ
КНИГА МАЛГИЛ
42
– Два слова, в порядке предисловия, о названии, – увидав вытянувшиеся лица подруг, сочла нужным кое-что пояснить Лизавета Пална, – Что оно значит? Обычно читатель имеет право знать, так как за книгу он платит деньги и никто не хочет платить деньги за кота в мешке. Нам книга досталась даром, но и мы хотим некоторой первоначальной ясности. То есть мы хотим знать чего от этой книги ждать. Например, если бы она называлась "НА РАННИХ ПОЕЗДАХ" мы бы вообразили себя в купе поезда дальнего следования, за стаканом чая, в задушевной беседе с парнями и девчатами, у которых аттестаты зрелости в карманах и неуемная жажда узнавания жизни во всем ее замечательном многообразии в юных горячих сердцах… А зовись книга "ЖОПА" мы бы представили себе, что спустились в загаженный крысами и БОМЖами подвал многоэтажного дома где-нибудь на рабочей окраине, и там нюхаем ацетон с беспризорниками и спорим где помои лучше – в чебуречной "Эльбрус" или в кафе "Изюминка"… Эта книга называется "КНИГА МАЛГИЛ". Первое слово знакомо. "Книга"! Книги предназначены для чтения. Так давайте читать. О втором слове поговорим, когда перевернем последнюю страницу…
43
Уборщица подала знак и бабка со страусовым пером начала читать первое стихотворение:
СВЕТ.
Вот стоит бутылка
Темного стекла.
Скована так светом
Тьма.
Вот стакан нечистый
Красного вина.
Скована так светом
Тьма.
Вот лежит газета,
А на ней еда.
Скована так светом
Тьма.
Мир, творимый словом.
Словом жизнь жива.
И в таком свет слове –
Бля.
– Я думаю, неспроста автор открыл свою книгу этим стихотворением… – подала голос после некоторого всеобщего молчания старушка в черевичках на босу ногу.
– Ну-ну, Федора, толкуй! – поддержала ее Елизавета Пална.
– Наш поэт считает, что этот мир, в котором и мы и он живем, погружен во тьму, раз поставил в начале книги такие стихи, и только его поэтическое слово, при чем любое, даже нецензурное, может высветить нечто. То есть автор приглашает нас в путешествие по нашему миру, но которого из-за то ли своей слепоты, то ли действительной погруженности мира в тьму, мы не знаем. Что же видят наши глаза, проясненные поэтом? Приметы пира нищих, устроенного в каком-нибудь грязном подъезде. Дальше, скорей всего, последует драка с поножовщиной и обезьянник в участке…
