Хуберт Хорстман - Загадка серебряной луны
— В другом месте!
— Что Вы имеете в …?
Анне непринужденно посмотрела на астрохимика.
— Я считаю, что было бы неплохо продолжить бурение в другом месте.
— Логично. Уже отмеченное расстояние между следующим зондом…
— … едва ли еще представляет интерес. Я говорю о перемене базы экспедиции.
Вестинг озадаченно уставился на нее. Затем он искоса посмотрел на Бронстайна и звучно рассмеялся, когда комендант непонятливо пожал плечами «Помогаете Веккеру? Чем он Вас подкупил?»
— Думайте, что хотите. Я…
— Ну, так я и думал! — Вестинг снова выпустил воздух и обернулся при этом к Далбергу. — Ташкентский шарм в действии! Мне кажется, Вас обскакали, голубчик.
— Ха-ха! — Далберг постарался сделать безразличное выражение лица, но когда он повернулся к спутникам спиной, чтобы вернуться обратно на свое рабочее место, он скривил губы.
— С каких пор Вас интересуют вулканические траншеи? — осведомился Вестинг.
— Вулканические траншеи? — Анне улыбнулась. — Ошибочка вышла! Речь идет о местоположении «Пацифики». Если мы его не сменим, и прямо сейчас, возможно, у нас больше не будет шанса.
Теперь Бронстайн стал догадливым.
— Что Вы имеете в виду?
— Это началось уже в день посадки… — Анне сложила руки на груди и сделал несколько шагов в разные стороны, чтобы собраться. — Это началось с того, что Веккер и Далберг, едва ступив на поверхность спутника, предприняли бессмысленные, глупые и опасные действия, действия, которые по крайней мере совершенно противоречат характеру Далберга: Они противились ясному указанию, отдалились от ракеты — чтобы собрать камни. На обратном пути Далбергу показалось, что он видел огромную черепаху. Иными словами: У него была галлюцинация. Почему собственно? Как у профессионального пилота у него чрезвычайно обостренные чувства и быстрая реакционная способность. Насколько я знаю из более ранних разговоров, до этого момента у него не известно случаев галлюцинаций.
Несколько часов спустя — Вы еще хорошо помните это — имел место первый резкий диспут между Веккером и Вестингом. И Вы, Вестинг, вели себя совершенно нетипично. Настолько возбужденный и неделовой — пардон, но Вы мне показались даже полным ненависти — таким я Вас раньше не видела…
Дальше: В первую ночь я пережила спонтанную вспышку активности осязания кожей…
Анне построила события прошедших дней друг за другом. Катастрофа бура, нервный коллапс Далберга, ее собственный нервный срыв на россыпи гальки на склоне — цепочка инцидентов, которые, как объясняла Анне, лишь мнимо следовали друг за другом бессвязно, но в действительности были тесно связаны друг с другом и объяснялись общей причиной. Эта причина действовала — несмотря на то, что по всей видимости в своде под равниной было сконцентрировано особенно сильно — во всей округе места посадки. Она действовала на мышление, изменяла неконтролируемые действия. Короче, она представляла реально существующую опасность, которую было нужно и можно избежать, переместив базу экспедиции в другую географическую область.
Анне умолчала о своем приключении во сне. Даже в этой связи это прозвучало бы слишком странно, и слишком легко могло бы возникнуть впечатление, что она стала истеричной; мотив ее аргументации стал бы просто напросто манией преследования.
Неплохо, что здесь срифмовала Анне, совсем неплохо! Вестинг слушал доклад с неизменным выражением лица, но внутренним удовольствием. Логика изложения мысли и способность комбинирования с давних пор доставляли ему умственное наслаждение, все равно, о чем при этом шла речь in concreto.[8] Конечно не все можно было принимать за чистую монету, что было связано между собой без нареканий. Но в качестве умственной разминки оно могло неплохо сгодиться.
На практике же нужно было четко чувствовать разницу между логически связанными фактами и логически построенными предположениями, иначе можно было попасть в крайне тяжелое положение. То, что он сорвался в день посадки, произошло по вине излучающей субстанции! Восхитительно, но глупость! Неизбежная взаимосвязь между «прошмыгнувшей черепахой» Далберга и катастрофой бура? Вестинг украдкой улыбнулся. После этой гипотезы ему действительно больше не нужно было испытывать угрызений совести из-за неконтролируемого детектора анклавов. Может быть и динамитные шашки были «излучены»?
Все во всем, Анне позаботилась о занимательной паузе. То что она кажется, действительно воспринимала свой расклад серьезно, было разумеется другим, более серьезным делом. Ей нужно было при случае дать понять, что наука и особенно космонавтика основывается на отклонениях стрелок, данных измерений и прочих контролируемых фактах, но не на смутных предположениях и возбужденной фантазии. Невозможно представить себе, что произошло бы, если бы ее требование сменить местоположение нашло отклик. А оно нашло отклик? Только сейчас Вестингу заметил, что комендант стоял перед иллюминатором с закрытыми глазами и задумчиво теребил свои усы. Кажется, и Далберга не обошло стороной влияние объяснения Анне. Хотя он сидел, склонившись над компьютером и при мимолетном наблюдении производил впечатление человека, изучающего результаты вычислительной операции, но Вестинг чувствовал, что он безучастно уставился на колонки цифр.
Что, черт возьми, это могло означать?
Гарри Далберг был рад вернуться на свое рабочее место, прежде чем Анне начала. Поэтому он не находился в поле зрения товарищей и ему не приходилось скрывать свои мысли.
Он должен был скрывать их. Рассмеяться Анне в лицо было бы не только безвкусно, но и педагогически глупо. Она казалось уже подошла точно к тому моменту, который он давно предчувствовал. Ей грозила подверженность непривычным напряжениям экспедиции, она стала нервозной, неуравновешенной, боязливой. Чтобы защитить себя, чтобы оправдать себя перед самой собой, она цеплялась за историю с привидениями, которую он мог сокрушить одним ударом, если бы захотел. Катастрофа бура как результат «психического расстройства» Веккера? Мрачная поэзия! Вестинг допустил оплошность во время проверки детектора анклавов, или — что было более вероятно — он хотел отомстить, преподать урок Веккеру. Дело обстояло так и никак иначе.
Далберг не был злорадным. Напротив. Его чувства по отношению к Анне были настоящими. Ему было горько от того, что она мучалась и то что выставила себя на смех своей слабостью. Но он трезво смотрел на ситуацию. Ее чувство собственного достоинства, чувство собственного достоинства красивой, умной и привыкшей к успеху женщины, пошатнулось, но было еще не окончательно разрушено. Но она противилась осознанию того, что она не могла прочно стоять на собственных ногах, а ей была необходима поддержка, что она будет долго цвести лишь под защитой, под опекой мужчины. Не какого-нибудь мужчины. Она была чувствительной и сентиментальной, и эти качества требовали дополнения: уравновешенности, рассудительности, решимости, спокойствия.
