Юрий Брайдер - Гвоздь в башке
— Все! Не могу! — Я сдался окончательно. — Давайте отложим на следующий раз.
— Увы, это невозможно, — холодно произнес Котяра. — Средства, отпущенные на исследования, иссякли. Благодаря вам я могу стать банкротом. Опыт должен состояться при любых условиях. И обязательно сегодня.
— Да поймите же, что-то изменилось во мне! Пропал кураж. И вы сами в этом виноваты. Закормили меня, заласкали, вселили надежду. Теперь я не хочу умирать.
— А придется, — глухо произнес Котяра и вместе со стулом отодвинулся от меня.
Тон его мне очень не понравился. Как я и подозревал, облик добродушного говоруна служил для Котяры всего лишь маской. На самом деле он был расчетливым и циничным мизантропом, абсолютно равнодушным к чужой судьбе. А впрочем, маской могла оказаться и эта его новая ипостась. Котяра был не только великим психиатром, но и способным лицедеем. Человеком с тысячей лиц.
Но в любом случае связываться с ним дольше я не хотел. Уж лучше клянчить милостыню в подземном переходе. Думаю, что на инвалидную коляску моя родня разорится.
— Прошу немедленно выписать меня из этой богадельни! — решительно заявил я. — Хватит! Спасибо, как говорится, за все!
— Выписать? Вас? — на физиономии Котяры отразилось глубокое недоумение. — К сожалению, это невозможно. Ваша медицинская карта вместе со свидетельством о смерти давно сдана в архив. Поймите, молодой человек, вы не существуете. Да вам удалось выторговать у судьбы несколько лишних месяцев. Будьте довольны и этим. Но все хорошее когда-нибудь кончается… Марья Ильинична, приступайте к эвтаназии.
Мою правую руку немедленно пристегнули к койке, а рот запечатали клейкой лентой. Женщина с бледным, бескровным лицом взяла со столика один из своих шприцев и, цокая каблучками, направилась ко мне.
Вот, оказывается, каков подлинный облик смерти! Вместо савана — белый халат, вместо ржавой косы и песочных часов — одноразовый шприц. Сходство только в морде — мертвенная бледность, пустые глаза, оскал изъеденных временем зубов…
Иголку она всадила мне в вену со всего размаха, как кинжал. Конечно, зачем церемониться со смертником? Ну и гад все же этот Котяра! Мог бы свои грязные делишки и втихаря провернуть… А то устроил чуть ли не публичную казнь…
Первым на яд отреагировало зрение. Сначала пропали краски, а потом стало стремительно темнеть, как это бывает при солнечном затмении. В ушах загудели трубы Страшного суда. Сознание угасало.
Смерть, которую я столько раз тщетно призывал, явилась ко мне сама, аки тать в ночи… Смириться? Сдаться?
Нет, меня так просто не возьмешь! Пусть тело идет в могилу, а все, что составляет основу человеческой личности — сознание, память, страсти, — отправляется в странствие по душам бесконечной череды предков.
Такую возможность подлец Котяра не предусмотрел (а может, наоборот, предусмотрел, и я продолжаю сейчас участвовать в каком-то загадочном спектакле, пусть и в совершенно непонятной для меня роли).
Но рассуждать и рефлексировать уже поздно… Надо уходить, спасаться…
«Уйти, уйти, уйти…»
Падение в бездну! Падение столь стремительное, что суровый наждак веков сдирает с меня телесную оболочку столь же беспощадно, как встречный поток воздуха сдирает одежду с человека, падающего из поднебесья.
Где я сейчас? Сколько поколений пращуров миновало? Не пора ли уже остановиться, дабы не оказаться в шкуре динозавра или в панцире ракоскорпиона?
Да не так-то это просто! Оказывается, что инерция существует не только в пространстве, но и во времени. Сильно же напугала меня эта бледная баба! Наверное, Котяра рассчитывал именно на такой эффект. Никогда не думал прежде, что жизнь может показаться мне такой дорогой.
Нет, страх смерти лежит не в области сознания. Он из числа темных первобытных инстинктов, доставшихся человеку в наследство от зверей и рептилий.
ЭГИЛЬ ЗМЕИНОЕ ЖАЛО, НОРВЕЖЕЦ
Все, финиш! Духота и вонь. Это единственное, что я пока ощущаю. Чужое сознание (а в принципе, не такое уж и чужое, иначе бы я в него не внедрился) спит. Спит в буквальном смысле этого слова. Храп стоит такой, что хоть святых выноси.
Хотя откуда здесь взяться святым? Не иначе как я угодил в каменный век.
И все же я потревожил сон своего дальнего предка. Похоже, он начинает просыпаться. Лучше всего забиться в какой-нибудь сокровенный уголок его сознания и там отсидеться. Изучить, так сказать, обстановку.
Странное это чувство, когда вокруг да около тебя начинает просыпаться целый мир, чем по сути дела является любое зрелое человеческое сознание. Ощущаешь себя чем-то вроде альпиниста, в сумерках взобравшегося на горный пик. Еще минуту назад ты ничего не видел, хотя и волновался в предчувствии некоего грандиозного зрелища, но вот заря осветила небо, ветер разгоняет туман, и перед тобой открываются все новые и новые перспективы, пусть даже непонятные и пугающие.
Все, молчу… Предку что-то не нравится.
Ну и сон! Опять проклятые ведьмы-дисы всю ночь терзали мою душу. Опять мордатое чудовище, похожее на злобного великана Сурта, нагоняло страх, от которого холодеют члены и лопаются сердца.
И за что мне такое наказание? От людей покоя нет, так еще и боги ополчились… Или во всем виновато пиво? Уж больно много его было вчера выпито.
Вспомнив о пиве, я пошарил вокруг в поисках ковшика, который накануне предусмотрительно захватил с собой. Но разве позарез нужная вещь сыщется вот так сразу, да еще в темноте? Попадались мне то скомканные овчинные одеяла, то обглоданные кости, то голые женские ляжки. Да, повеселились…
_ Эй, Офейг! — Я швырнул в дверь первое, что подвернулось под руку, кажется, чей-то башмак. — Где ты, собачий сын!
Почти сразу в спальню вошел старый слуга Офейг Косолапый, взятый в дом еще моим отцом. В одной руке он нес светильник, где в тюленьем жиру горел фитиль, а в другой — ковш с пивом.
— Не злословь с утра, а то удачи не будет, — буркнул он.
— Прокисло, — сказал я, опорожнив ковш. — Вели достать из погреба свежего.
— Прикончили вчера все пиво, — ответил Офейг без тени почтения. — Разве ты забыл?
— Тогда пошел прочь! И приготовь мне ратные одежды.
— Все уже давно готово. Меньше спать надо. Да и девок ты зря испортил. Все можно было миром решить.
— Не твоего ума дело, старый мерин!
Нынешней ночью постель со мной делили две девки-заложницы, правда, не по своей воле. Закон я нарушил, тут спору нет. Но ведь не в первый же раз. Когда-нибудь придется за все ответ держать.
Были они обе из рода Торкеля Длиннобородого, моего давнего врага. Это с их братьями нам предстоит сегодня сразиться. Одну, кажется, зовут Аста, а вторую — Сигни.
