Сергей Герасимов - Изобретение зла
- Я сказал, меня зовут Черный!
Никто не возражал. Черный прошелся между кроватями.
- Эй ты, простыня, иди сюда! Тебе сколько лет?
- Тринадцать, - почему-то соврал Белый и мне стало стыдно за него; ведь ему уже четырнадцать. Я бы никогда не стал так врать.
- Молодец, тебя называют Белый?
Новенький спрашивал с властностью профессионального палача. И он хорошо знал наши условности.
- Ну да.
В этот момент я отвлекся и не видел самого интересного. Я услышал лишь странный, не похожий на голос вскрик - такой, будто бы кричали, втягивая воздух в себя - Белый упал на кровать и, всхлипывая, прижимал руки к лицу. Все молчали.
Красный сел на кровати.
- Что, кулаки чешутся? - спросил Черный, не поворачивая головы.
И Красный смолчал. Его кулаки больше не чесались.
Новенький потрепал Белого по щеке.
- Молодец. Вот так теперь и лежи. А глазик заживет.
Кажется, "молодец" было его любимым словом.
- Однажды Шерлок Холмс спросил Ватсона, - сказал Пестрый с кровати у окна,
- "Зачем ты мне выбил глаза?" "Чтобы обострить твой слух, - ответил Ватсон, - а зачем тебе глаза, если в Лондоне всегда туман?"
Черный на эту шутку не обратил внимания.
- Ты будешь у меня телохранителем, - продолжил он, разговаривая с Белым.
Будешь ходить у меня за спиной на четыре шага. Будешь плохо ходить или подойдешь ближе - выбью глаз. Ты понял? Говори.
Белый пробормотал что-то.
- Что? А я их не боюсь. Я ненормальный, мне ничего не будет. (Он скривил лицо, изображая ненормального - вышло похоже.) Я только первый день из психушки. А скажешь кому - выбью оба глаза. Щас лежи, молодец.
Я сел на кровати. Стаи пылинок ловко гонялись друг за другом в солнечном луче, то опускаямсь, то взлетая и теряясь в темной прозрачности воздуха. Я провел руку сквозь луч и пылинки, обогнув её, закружились в танце. Моя тень знакомым силуэтом проваливались с кровати на пол. Пол был раскрашен теплыми золотыми квадратами. Дверь приоткрылась, вошла маленькая Синяя, но, застеснявшись, спряталась в коридор - спряталась вся, кроме головы. Голова была с большим синим бантом. Чего ради она так вырядилась? Правда, бантик красивый.
Я встал. Я был испуган очень простой мыслью. Есть такая старая больничная примета: если новенький узнает, что на его кровати кто-то недавно умер, то он сам скоро умрет. Ведь это же так просто.
- А знаешь? - сказал я.
Черный насторожился. Так просто. Сказать, что на его кровати кто-то умер.
И он тоже умрет. И убью его я. Для этого нужно только сказать. Он такой большой и сильный, а я знаю слово, которое его убьет.
- А знаешь, что твоя кровать вторая?
- Ну.
- Недавно на этой кровати лежал другой, но он умер. Ему неправильно сделали операцию. Он был Светло-зеленым.
- Спасибо, что сказал, - тихо проговорил Черный, - я тебе этого не забуду.
Я помню друзей. От чего он умер?
- От операции.
- Понятно, что от операции. Как это случилось?
- Он воровал деньги из шкафчиков и ему вдруг стало плохо. Спасти не смогли.
- Вот сразу так и стало плохо? - спросил Черный.
- Он врет все, - сказал Фиолетовый. - Никаких светло-зеленых у нас не было.
Никто у нас не умирал. А кровать специально для тебя вчера принесли. Можешь спросить кого хочешь.
- Они не помнят? - спросил Черный, обращаясь ко мне.
Он сразу поверил мне.
- Никто ничего не помнит, даже врачи, - возмутился я. - Но я точно знаю!
- Мы оба с тобой знаем. Его стерли, это так называется.
- Стерли?
- Потом объясню. Так его не было?
- Не было, - сказал Фиолетовый.
- И на этой кровати никто не умирал?
- Никто.
- Тогда давай сюда сам ложись, если так уверен.
- Чего это ради?
- Если там кто-то умер, то умрешь и ты - примета такая. А если нет, то и разницы нет. Встать, быстро!
Фиолетовый встал.
- Теперь собрал вещи и сюда. Молодец, слушаешься.
Он обернулся и взглянул на Синюю.
- Малявка, пшла вон отсюда.
Синяя резво изобразила на лице непонятную гримасу и открыла рот, чтобы что-то сказать, но говорить не стала, а просто втянула голову за дверь.
- Ты, самый малой, - Черный обращался ко мне, - иди сюда, будешь шестеркой.
- А это кто?
- Шестерка - это разведчик. Иди сюда. Теперь иди до дверей. Теперь опять сюда.
Я прошел.
- Так точно! - я любил разведчиков, но мне ещё не приходилось в них играть.
- Молодец. Хорошо ходишь.
- А шестерка - это лучше, чем шпион?
- Лучше. Это вообще лучше всех. Теперь проси лычку.
- А это что? - спросил я.
- Вот так! Больно?
- Не-а. Я боли не боюсь. Можно ещё две?
- На две. Хороший шестерка, молодец. Теперь будешь мне все рассказывать.
Пошел спать.
Я лег, отвернувшись к стене, прижался лицом к подушке. Читать больше не хотелось, потому что было жаль Синюю. Мне понравилось это хорошее чувство жалости в себе. Я стал представлять разные картинки: её бьют, а я её спасаю, потом будет вулкан и землетрясение, а земля расколется вот так, прямо под госпиталем, а ножка кровати зацепится за край и я не упаду, а все упадут и
Синяя тоже, но я её поймаю и мы одни останемся живыми. Потом на нас нападет злая Машина и мы её победим. Я попробовал представить ещё что-то, но ничего интересного не представлялось; тогда я стал ходить пальцами по стене, чтобы помочь фантазии. И фантазия вовсю заработала снова. Конечно, у меня будут магнитные ботинки и я смогу ходить по стенке пропасти, а Синяя упадет и зацепится платьем за крючок, и будет висеть. А я спущусь и спасу её.
29
Черный вышел в туалетную комнату. В комнате никого не было. На стенах два зеркала целых и два разбитых. Стекла и зеркала запотели.
- Эй, Манус! - позвал Черный. - Приди.
Одно из зеркал прояснилось и за ним показалась большая голова в шлеме.
Манус оказался тощим парнем дет двадцати. Голова занимала всю площадь овального, в серебряных вулканчиках и мушиных пятнах, зеркала. Как будто я рыба в аквариуме, а он разглядывает меня, - подумал Черный, - главное, не слишком много ему позволять. Даже если он бог, то пусть знает свое место.
- Че выпялился? - сказал он и сразу упал на кафель, задохнувшись от боли.
- Ну как? - спросил Манус. - Приятно? Теперь будешь разговаривать со мной, стоя на коленях. И голову вниз.
Черный стал на колени.
- Зачем меня вызывал?
- Поговорить захотелось.
- Просто поговорить?
- Просто.
- Ах, просто.
Воздух под потолком сгустился и в нем родилась ладонь. Ладонь была шестипалой, с толстыми пальцами, и каждый метр, примерно, в длину. Она пошевелила пальцами и быстро спустилась. Она двигалась не так, как тяжелый предмет, а как картинка, не имеющая массы - её не заносило на поворотах и она умела мгновенно останавливаться. Ладонь сжалась в кулак и сделала быстрый полукруг в воздухе - даже ветром подуло.
