Виктор Колупаев - Седьмая модель (сборник)
Меня давно подмывало поговорить с Афанасием по душам, если только это было в принципе возможно.
Мы пели уже без особого вдохновения. То и дело кто-нибудь начинал говорить о работе. Это была какая-то болезнь. Почему медицина не обратила до сих пор внимания на это? Не понимаю. Ведь болезнь-то заразная…
Женщины наконец оставили Бекки в покое, и она уснула. Нам разрешили войти в комнату. Я выходил из кухни предпоследним и услышал фразу, сказанную Афанасием. Он с шумом наливал в стакан воду из крана, и фраза, очевидно, не предназначалась ни для кого.
— Они начинают улыбаться, едва успев родиться…
Я задержался:
— Разве это плохо?
— Этого я не говорил. И вообще… я не специалист по улыбкам. Это твоя сфера…
— Мы можем поговорить с тобой спокойно? — спросил я.
Он промолчал, не взглянув на меня.
— Афанасий, за что ты ненавидишь улыбку?
— Ты уверен, что я ее ненавижу?
— Мне кажется, что это так.
— Я мог бы не отвечать тебе, пока ты не докажешь, что имеешь право задавать этот вопрос.
— Пусть будет, что я просто угадал.
— А можешь ты мне ответить, почему люди улыбаются? — спросил Афанасий и лег грудью на подоконник.
— Потому что счастливы, потому что рады, потому что душа поет.
— Душа? Ну и пусть поет. Это внутри… А внешним выражением этой песни могло бы быть похлопывание ушами или скрежет зубов. Какая разница? Принято улыбаться — и все.
— Неотразимый довод, — сказал я. — Ну хорошо. Но ведь от радости улыбаются, а не скрежещут зубами. Пусть даже это принято. Хотя на самом деле это не так.
— А я не принимаю. Понимаешь? Нет закона, чтобы нужно было улыбаться.
— Ты можешь и не улыбаться. Это твое дело. За что ты ненавидишь улыбку? И не вихляй. Улыбка — это внешнее выражение какого-то определенного состояния души. Все дело в этом состоянии. Ты ненавидишь именно его. Счастье. Малюсенькое, величиной с мятную конфетку — в детстве. И огромное — Счастье, когда ты понимаешь людей. Если бы люди при этом шевелили ушами, ты бы отрывал им уши. Это легче сделать, чем стереть с лица человека улыбку. Так все-таки — почему?
— Отстань, — сказал Афанасий и попытался отодвинуть меня от двери. Он не был ни испуган, ни взволнован. Он был спокоен, и я понимал, что он меня обыграл в этом раунде, что он все равно увильнет от ответа, что я от него ничего не добьюсь. После того разговора в лаборатории он стал осторожен. Я знал, что он может негромко крикнуть: «Ну что ты ко мне пристал, Сашка! Все улыбка да улыбка!» Ребята услышат его, откроют дверь на кухню, вытащат меня за рукав и слегка пожурят, чтобы я не разжигал страстей. Андрей и Игорь скажут про себя: «Сашка, брось. Он этого не поймет. Он не из нашей породы». И я их услышу. А остальные? «Не хотелось бы ссориться в гостях. Афанасий человек со странностями, как и все».
— Пусти, — сказал Афанасий.
Я отошел в сторону. Он уже приоткрыл, было, дверь, но передумал, повернулся и сказал:
— Ну хотя бы потому, что сам не могу этого сделать. Не научился улыбаться. Такого ответа ты ждал?
Я покачал головой и ничего не сказал. Он вышел. Я был уверен, что он скажет именно это. И я заранее знал, что это будет ложь. Я не верил ему.
Человек не умеет петь и поэтому ненавидит музыку?
Неправда…
7
На следующий день нас всех вызвали к директору института. Там уже находилось человек десять известных ученых и администраторов. Мы молча расселись в кресла, натянуто улыбаясь. Было отчего сробеть. Не каждый день всю лабораторию вызывают к директору института. Я о таком вообще не слышал. Должно было произойти что-то из ряда вон выходящее.
Встреча, или беседа, началась с вопроса, знаем ли мы, что в прошлое ничего нельзя транспортировать, нельзя даже появляться там перед глазами предков. Вопрос задавали каждому в отдельности, и в этом явно чувствовалась какая-то торжественность, какой-то сюрприз. Мы отвечали, что знаем, потому что в прошлом ничего нельзя изменять. Еще бы! Это мы знали с первого курса.
Потом заговорил человек, известный всем нам по портретам. Это был президент Западно-Сибирской Академии наук. Он сказал:
— Мы не можем бесконечно долго изучать прошлое, только изучать — и все. Рано или поздно мы должны замкнуть петлю обратной связи по времени. Здесь он немного помолчал, исподлобья поглядывая на нас. — Сочтено возможным начать это уже сейчас.
Мы были ошеломлены и приятно обрадованы.
— Предварительно мы изучили отчеты всех лабораторий института. Нас, конечно, интересовал наиболее полный отчет о каком-нибудь отрезке прошлого. — Мы все повернули головы в сторону Афанасия. — Таким является работа Навагина.
Афанасий покраснел от гордости.
Минут пятнадцать длился краткий разбор его отчета. Действительно, Навагин все исследовал на «отлично». Нам не хватало его пунктуальности, его скрупулезной педантичности и работоспособности.
Потом нам предложили ответить на вопрос:
— Что в настоящее время, учитывая необычность эксперимента, неразработанность методики и сложность прогнозирования (ведь человеческая цивилизация развивается не в Ньютоновском, а в Бергсоновском времени), можно было бы транспортировать в прошлое?
Конечно, мы между собой уже давно спорили на эту тему, но никогда не могли прийти к общему мнению. Одни говорили, что антибиотики, другие — хлеб, третьи — знания, накопленные к настоящему времени человечеством, четвертые, такие, как Афанасий, — пулеметы.
Заспорили и сейчас, только Афанасий молчал. Он, как и мы все, уже понял, что эксперимент будет проводиться в том отрезке времени, где он работал.
Спорили долго, потом кто-то сказал:
— Ничего материального в прошлое транспортировать пока нельзя.
Мы притихли, вполголоса, словно сами себе, задавая неразрешимые вопросы:
— Тогда что же?
— Что?
— Абсолютную идею?
— Улыбку, что ли? — растерянно спросил Афанасий.
— Да, улыбку, — спокойно ответил президент Западно-Сибирской Академии наук.
— Зачем? — спросил я машинально.
— Зачем? — переспросил президент. — Это будет иметь только положительные последствия. Может быть, не очень значительные, но все же положительные. Люди должны улыбаться. Уметь улыбаться. Хотеть улыбаться. Это для начала. Эксперимент будут проводить Афанасий Навагин и Александр Ветров. У Александра, говорят, большая коллекция улыбок. Это очень кстати. — И, обращаясь к нам с Афанасием, спросил: — Вы согласны?
