Михаил Тырин - Семьи.net (сборник)
На широком полотнище конвейера к нам подъезжает девица лет двадцати.
– И какого рожна? – говорит Саня.
Валерич косит на него злым глазом, делает еще один длинный глоток.
– ТОЛЯН! – орет он на другой конец цеха. – Дай напряжение!.. Надеть очки! – это уже нам.
Мы с Саней напяливаем на рожи защитные очки. Раздается громкий треск, на миг все заливает ярким белым светом.
– В сущности, – говорит девица. – Все это уже бывало с нами прежде. И повторится вновь. Перманентное состояние дежавю. Мятущиеся поиски неспокойной души. Души, забывшей о своих прежних перевоплощениях… Нелепая попытка уцепиться за ускользающие осколки света…
– Ох, млять, ты еперный ты театр! – говорит Саня.
Девица шмыгает носом, некоторое время смотрит на нас. Добавляет срывающимся голосом:
– Как глупо, как глупо пытаться снова поймать их…
– Так-так, – говорю я. – Дальше, пожалуйста, мадемуазель…
– Как бы я хотела поймать их. Ухватиться за режущие осколки. За яркие блестки, пестрое конфетти, бенгальские огни и клочья мандариновой кожуры, за острые хвойные иголки и сыпучую сахарную пудру, за фальшивые стразы звезд и иней на твоих ресницах, за цветные шнурки твоих кед и за вечную неизвестность в ответ на мой извечный вопрос. Как бы я хотела вернуть все назад… Кутаться в теплый мохер, баюкая в замерзших ладонях кружку глинтвейна, следить за хороводами снежинок за окном кофейни, пытаться понять… Пытаться простить… Из тех сердечных посланий, что мы оставляли на снегу под окнами друг друга, и на цветных листках, наклеенных на наши ноутбуки, и черным маркером поперек холодильника, и баллончиком поперек стены в твоем подъезде и черным маркером в лифте, сукин ты сын, из тех песен, которыми мы не успели обменять наши плей-листы, из тех крошек поп-корна, рассыпанного по полу ночных кинотеатров, из моих полосатых гетр и твоего полосатого шарфа, из мимолетных видений жизни и песни соловьев у твоего балкона, курить и пить жизнь, как все то адово дерьмище, что осталось от вчерашней вечеринки, успевать на последний поезд метро, а если не успела, то брести сквозь спящий город, никогда никого не любя и никому не отдаваясь полностью, просто хотеть быть и просто не существовать в реальности от твоих фиалковых глаз, посылать тебе котиков и получать в ответ щенков, цитировать Маркеса, получая в ответ Борхеса, быть пьяной от твоего поцелуя, целоваться с тобой пьяной, читать тебя как глупый роман, все время откладывая на потом, становиться психопаткой из-за того, что ты милый социопат, грустный котенок, которого хочется обнять и сразу задушить, и становиться социопаткой, потому что ты ты гребаный психопат, который ненавидит кошек и готов задушить каждого, кто напишет мне самую невинную эсэмэс, стать вместе с тобой – дождем, снегом, ветром – раствориться в этом мире, навсегда и без остатка… С твоей японской кухней и итальянским темпераментом, и норвежской курткой-аляской и твоим невыносимым русским характером, которому все абсолютно п-о ф-и-г-у и все, ну абсолютно все, з-а-ш-и-б-и-с-ь, который пьет меня как раскаленное олово, как разбавленное димедролом пиво, жадно пьет всю меня – всю, кроме моих слез, которые тебе безразличны, злобный вампир, скрюченный гринч прошедшего Рождества, корыстолюбивый неисправимый Скрудж, алкающий только моих прелестей, спешащий распечатать все подарки разом, срывая бантик с моего белья «Секрет Вики» как с подарочной ленты, только этого тебе всегда было надо, только самой сокровенной влаги моей страсти, кружащей меня в безумном танце, будь ты проклят, чертов циник, ты всегда раскидывал свои носки где попало, и ноги у тебя воняют, да чтобы ты сдох вообще, и знаешь еще что, я всегда ненавидела твои «Звездные войны», особенно этого золотого робота-гомика, такого же золотого, как искорки в твоих глазах, мой каверзный недотепа, и этого твоего гребаного Дэвида Линча, такого же трехнутого на голову отморозка, как и ты сам, мой невероятно сладкий негодяй, я хочу быть с тобой, хочу вернуть тебя, больше ничего мне не нужно…
– Ну, извини, Валерич, – говорю я, когда девица замолкает. – Наша недоработка, млять.
– Кэ Гэ А Эм, – ржет Саня.
– Так, бери инструмент и звиздуй исправлять! – хрипит Валерич, адресуясь ко мне.
Беру разводной ключ и бутылку и иду к шестому перерабатывающему блоку. Обхожу вокруг, придирчиво его рассматривая. Накрепко завинчиваю все разболтавшиеся гайки, периодически прихлебывая из бутылки. Когда «девятка» кончается, возвращаюсь обратно.
– Валерич, а чего ты, собственно, хотел с таким оборудованием? – говорю я. – Это ж не японская технология тебе, вертеть ее на бую. А наше «гостовское» говнидло. Вот и дудохаемся теперь…
– Ты не учи отца детей делать, – говорит Валерич сдержанно. – А ты, Саня, что стоишь как бычий перчуэл? Вжаривай перезапуск системы.
Саня уходит с бутылкой к пульту, перещелкивает тумблеры.
Конвейер совершает оборот, увозя от нас всхлипывающую девицу.
– Толян! – ору я через цех, сложив ладони рупором. – Давай напряжение на шестой!
Снова надеваем очки. И снова яркая вспышка и треск.
– НУ, ДОБРО?! – сквозь треск помех спрашивает Толян по громкой связи.
– ЩА ГЛЯНЕМ! – орет Валерич.
Конвейер тарахтит, подвозя к нам девицу.
Валерич берет с пульта картонную папку, вытаскивает из-за уха огрызок карандаша. Слюнявит палец и переворачивает несколько страниц.
– Так, посмотрим, – говорит он. – Ольга Петровна, слышишь меня?
– Здравствуйте, – говорит девица. – А что здесь, собственно, происходит?
– Ольга Петровна, как относишься к байдарочным походам?!
– Никогда не пробовала, – говорит девица.
– Ну кули ты заладил по шпаргалке этой? – говорю я, подходя к конвейеру. – Давай лучше я?
– Ну, рискни, стрекулист.
– Оля! – говорю я. – Что самое главное в мужчине?!
Девица хлопает на меня глазами.
– Странный какой-то вопрос, – говорит она. – Я как-то даже не могу сформулировать вот так сразу…
– Ох ты, ясный красный, – вполголоса говорит Саня.
Валерич нацеливает на меня испепеляющий взгляд.
– Ну ты понял, да?
– Исправим, бля, – говорю я. – Только вы на меня так не смотрите! Что я вам, млять, Айвазовский на стене, что ли?!
– Ты мне тут интеллектом не дави, – говорит Валерич. – Ты там дави, где тебя просят!
– Ща подумаем, – говорю я. Вытаскиваю из кармана телогрейки пачку «Беломора», запихиваю в рот папиросу.
– Ты давай еще покури рядом с реагентами, долбогреб, – говорит Валерич.
– Да я ж не зажигаю! Это чтоб сосредоточиться, епт…
И тут у меня происходит такое своеобразное озарение. Меня посещает муза, я бы даже сказал.
– А резонаторы-то, млять, проверяли? – говорю я торжествующе.
