Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Толстой)
Странно, что мы, люди, которым эта самая растительность казалась недавно такой ужасной, смотрели теперь на нее с таким же чувством, как вернувшийся домой изгнанник при виде родных мест. Мы радовались даже разреженному воздуху, который мучил нас одышкой при быстром движении и затруднял наши разговоры. Приходилось сильно напрягать голос. Все шире и шире становился освещенный Солнцем круг; туннель позади нас погружался в непроницаемый мрак. Видневшийся наверху колючий кустарник уже побурел и засох. Его густо переплетавшиеся ветки затеняли узорами нависшие скалы. У самого входа в туннель расстилалась широкая утоптанная площадка для лунных стад.
Мы вышли, наконец, по ней на ослепительный свет и невыносимый зной. Мы с трудом перешли через открытое место и, вскарабкавшись по откосу, между стволами колючих растений, уселись, запыхавшись, под выступом застывшей лавы. Но даже и в тени скала была горячая.
Воздух веял огнем. Физически мы чувствовали себя неважно, но зато нас не мучил больше ночной кошмар. Нам казалось, что мы опять вернулись к себе под звезды. Все страхи и трудности нашего бегства через мрачные пещеры и расщелины теперь миновали. После последнего боя мы уже не боялись селенитов. Оглядываясь на зияющее отверстие, мы сами не верили, что там были. Там, глубоко внизу, в голубоватом свете, переходившем в мрак, мы встретились с существами — извращенными подобиями людей, с насекомыми со шлемообразными головами. И мы их боялись и подчинялись им, пока, наконец, не возмутились. И вот они растаяли как воск, рассыпались прахом, исчезли, как кошмарные призраки.
Я протер глаза, сомневаясь, — уж не видели ли мы все это во сне, под опьяняющим действием съеденных грибов, но вдруг заметил кровь у себя на лице и убедился, что рубашка крепко прилипла к моему плечу и руке.
— Черт возьми! — проговорил я, ощупав свои раны. Вход отдаленного туннеля, казалось, наблюдал за нами своим черным глазом. — Кавор, что же они будут делать? Что нам делать?
Он покачал головой, не отрывая глаз от темного входа туннеля.
— Откуда мы можем знать, что они намерены делать?
— Это зависит от того, что они о нас думают, нам же это не известно. Затем это зависит от того, что у них имеется в резерве. Вы правы, Кавор: мы коснулись лишь окраины лунного мира. У них там, в глубине, могут быть неожиданные сюрпризы для нас. Даже своими самострелами они могут причинить нам немало вреда. Но все же — резюмировал я, — если даже мы и не найдем наш шар сразу, то все-таки у нас есть шансы. Мы можем еще держаться! даже ночью. Мы можем сойти вниз и отвоевать себе место.
Потом я начал осматриваться. Характер пейзажа резко изменился вследствие роста и засыхания растительности. Вершина, на которой мы сидели, возвышалась над обширной долиной, сплошь покрытой увядшей, сухой растительностью поздней, послеполуденной лунной осени. Один за другим тянулись пологие бугры и поля, где пасся лунный скот; вдали грелось и дремало на Солнце, точно овцы, целое стадо, отбрасывая тени. Селенитов нигде не было видно. Убежали ли они при нашем появлении, или они обычно скрывались после выгона стада на пастбища, этого я не могу сказать. Тогда я предполагал первое.
— Если поджечь этот сушняк, то мы, пожалуй, нашли бы наш шар среди пепла.
Кавор, повидимому, не слыхал моих слов, — он внимательно смотрел, прикрывая глаза рукой, на звезды, которые, несмотря на яркий солнечный свет, были хорошо видны на небе.
— Как вы думаете, сколько времени мы пробыли здесь? — спросил он, наконец.
— Где здесь?
— На Луне.
— Два дня, наверное.
— Нет, около десяти дней. Солнце уже перешло зенит и склоняется к западу. Дня через четыре, а может быть, и раньше, наступит ночь.
— Но ведь мы ели только один раз?
— Знаю, но так выходит по звездам.
— Разве время здесь, на меньшей планете, другое?
— Не знаю, но выходит так.
— Как же следует исчислять время?
— Голод, утомление — все здесь иное. Все здесь другое, не такое, как на Земле. Мне казалось, что со времени нашего выхода из шара прошло всего несколько часов, несколько длинных часов — не больше.
— Десять дней, — удивлялся я, — значит, нам остается… — Я взглянул на Солнце, — оно уже прошло полпути от зенита до запада. — Остается всего только четыре дня… Кавор, нам нельзя сидеть тут сложа руки. С чего нам начать?
Я встал.
— Надо наметить какой-нибудь отдаленный и издалека видный пункт, можно вывесить флаг или платок, или что-нибудь еще, наметить участки и искать кругом.
Кавор поднялся и стал рядом со мной.
— Да, — согласился он, — нам ничего больше не остается, как искать наш шар. Ничего больше. Может быть, мы найдем его. Разумеется, мы его найдем. А если нет…
— Мы должны искать.
Он огляделся кругом, посмотрел вверх, на небо, вниз, в туннель, — и удивил меня внезапным нетерпеливым жестом.
— Какие мы безумцы! Зачем попали мы в этот туннель! Подумайте только, сколько мы успели бы сделать!
— Мы и сейчас можем еще кое-что сделать.
— Никогда нам не сделать того, что упущено. Ведь тут, под нашими ногами, целый мир. Подумайте, как это интересно! Вспомните о машине, которую мы видели, о шахте с крышкой! Но все это только начало. А те несчастные создания, с которыми мы сражались, только невежественные, захолустные жители окраин, пастухи и мясники. Там же внизу… Огромные подземелья, туннели, сооружения, пути сообщения… На глубине все грандиозней и населенней. Несомненно, там должно находиться Центральное Море, омывающее сердцевину Луны. Подумайте о его черных, чернильных водах при скудном освещении, если только их глаза нуждаются в свете! Подумайте о многоводных, бегущих каскадами потоках, питающих это море! Подумайте о его приливах и отливах! Может быть, у них есть суда, многолюдные большие города и пути сообщения. Быть может, у них разум и порядок. А мы погибнем здесь и никогда не увидим разумных существ, создавших все эти сооружения. Мы здесь замерзнем и умрем. Воздух замерзнет на нас и вновь оттает. И вот тогда они случайно набредут на наши окоченелые, безмолвные трупы, найдут и шар, который нам не удастся отыскать, и поймут, наконец, хотя и слишком поздно, сколько мыслей и усилий погибло так бесплодно.
Голос его во время этого монолога звучал точно сквозь телефонную трубку, откуда-то издалека.
— Но эта темнота, — возразил я.
— Это не так уж важно.
— Как так?
— Не знаю. Откуда я могу знать? Можно захватить факел, лампу или фонарь. Те, другие, могут нас понять.
Он постоял с минуту с опущенными руками и печальным лицом, уныло глядя в пространство; затем с жестом самоотречения обратился ко мне с предложением начать систематические поиски шара.
