Карел Чапек - Обыкновенная жизнь
Ладно тебе, это вполне естественно.
Неужели я женился ради того, чтоб взобраться повыше?
А это уже другая история. Мы же говорим о более глубоких вещах... Например, почему ты ненавидел жену?
Я? Разве не по любви я взял ее?
По любви.
И не любил ли ее всю жизнь?
Любил. И при этом - ненавидел. Вспомни только, как часто, лежа рядом с ней, спящей, ты думал: господи, задушить бы ee! Сдавить обеими руками эту шею и сжимать, сжимать... Только вот вопрос - что делать с трупом...
Глупости! Не было этого - да если б и было? Как можно отвечать за такие мысли? Допустим, человек никак не уснет и злится, что жена спит так спокойно? И скажи на милость, за что мне было ее ненавидеть?
В том-то и штука. Хотя бы за то, что она была не такая, как та цыганочка или как та официантка, помнишь? Та болотная тварь с зелеными глазами? За то, что была она так спокойна и уравновешенна. Все у нее было так разумно и просто - как долг. Супружеская любовь - дело порядка и гигиены, все равно что еда или чистка зубов. И даже нечто вроде привычного, серьезного священного обряда. Такая чистая, пристойная, домашняя повинность. И ты, друг мой, ты в эти минуты ненавидел ее судорожно и яростно.
...Да.
Да. Ведь в тебе жило желание быть вшивым, и чтоб - в вонючей лачуге, задыхаясь, проваливаться в бездонную. игру. Чтоб было нечисто, и страшно, и дико. Какое-то неистовое вожделение, что губило бы тебя. Если б она хоть зубами стучала, рвала бы тебя за волосы, если б темно и безумно загорались ее глаза! А она - нет, только закусит губу и вздохнет, потом заснет как полено, как человек, который, слава богу, исполнил свою обязанность. А сам ты - зеваешь только; уже никакого желания чего-то злого, такого, чего не должно быть. Господи, обеими руками сдавить это горло, - может, хоть захрипит, как зверь, издаст нечеловеческий вопль?
Иисусе, как я порой ненавидел ее!
Вот видишь. Но не только за это. Еще и за то, что она вообще была такая упорядоченная и рассудительная. Как будто вышла замуж только за то, что было в тебе разумного, достойного, способного продвигаться по службе, доступного ее образцовой, домашней заботе. Она, скорей всего, понятия не имела, что есть в тебе что-то иное, что-то дьявольски непохожее, друг мой! И не знала даже, что помогает тебе заталкивать все это в угол... И вот оно металось, как на цепи, и тихо, ненавидяще скулило. Сдавить обеими руками это горло - и тому подобное. В один прекрасный день пуститься вдоль путей и идти, идти куда-нибудь, где рвут камень; голым по пояс, на голове носовой платок, дробить киркой гранит; спать в грязной лачуге, где вонь, как в собачьей конуре; тучная трактирщица - груди болтаются по животу, потаскушки в нижнем белье, девчушка вшивая, кусается, как собачонка; дверь на крючок - не ори, малышка, заткнись, а то убью! А тут под боком тихо, мерно дышит образцовая супруга солидного, немного ипохондрического начальника станции; что, если сдавить это горло...
Да будет тебе!
И ведь ты не изменял ей, не грубил ей, ничего; ты только тайно и упорно ее ненавидел. Ничего себе семейная жизнь, а? Один раз только ты ей немножко отомстил - когда вредил государю императору. Я тебе покажу, немка! А в остальном примерный брак и все прочее; это уж свойство твое такое: быть дурным, извращенным - втайне; даже от самого себя умеешь скрыть это и только радуешься, что вот ты и таким мог бы быть. Постой, а в министерстве-то?
...Там ничего не было.
Знаю, знаю, совсем ничего. Ты только с ужасом - но вполне приятным ужасом - думал про себя: господи, какое раздолье для взяточника! Миллионы можно бы выколотить, миллионы! Довольно одного намека, - мол, с нами можно сговориться...
А разве я это делал?
Боже сохрани. Такой безупречный чиновник. С этой стороны - абсолютно чистая совесть. Просто наслаждением было представлять себе, что можно было бы сделать и как все это осуществлять. Очень подробный, хитроумный план: вот это бы устроить так-то и так-то, и тому подобное; делать, так с толком! Но вместо этого - не делать ничего, пронести свою служебную независимость незапятнанной сквозь искушения со всех сторон. Похоже на то, как ты ходил к своей чистой любви по улочке проституток - "пойдем, молодой человек!". Не существовало такого служебного преступления, которого бы ты не придумал, не допустил в душе; ты все возможности исчерпал - но не совершил ни единого. Правда, ни один человек и не в состоянии был бы натворить всего, что ты напридумывал, - пришлось бы ему ограничиться несколькими аферами, но мыслям нет пределов, и в мыслях он может все. И вспомни только секретарш!
Ложь!
Тише, тише. Брось, ты достаточно силен был в министерстве; только брови сдвинуть - и у девчонок задрожат колени. Вызвать, к примеру, одну такую и сказать: у вас тут куча ошибок, барышня, я вами недоволен, не знаю, пожалуй, мне следовало бы потребовать вашего увольнения. И так далее, - этот способ можно было перепробовать на всех. Да еще если б были эти бешеные миллионы, за которыми только руку протяни! В те-то времена - чего не сделала бы такая девушка ради своего жалкого жалованья, да за две-три шелковые тряпки! Молодые, зависимые...
Разве я это делал?
Куда! Только страх на них наводил - барышня, я вами недоволен... Мало разве тряслись у них поджилки, мало молили они взглядами твоей милости? Тут бы только ласково погладить ее, и дело в шляпе. Но это просто была такая возможность, которой тешил себя наш игривый старичок. Секретарш там было -не сочтешь; и - делать, так с толком: перебрать всех, одну за другой, снять где-нибудь на окраине комнатенку, да посквернее, чтоб не очень чистую. Или лучше - пусть бы дощатая лачуга, раскаленная солнцем, вонючая, как собачья конура; дверь на крючок - и темно, как в аду; только слышно - один голос стонет, другой грозит и успокаивает...
Больше ничего не скажешь?
Больше не скажу. Ничего этого не было, вообще ничего не было; этакая обыкновенная жизнь. Один лишь раз это осуществилось в действительности тогда, когда тебе было восемь лет, с той цыганочкой; вот тогда что-то ворвалось в твою жизнь - такое, чему, пожалуй, и впрямь в ней не было места. А с тех пор, что ж: ты все время выбрасывал это из себя, а оно все оставалось. И все время ты хотел еще раз пережить это, но оно так и не повторилось. Это ведь тоже связная история жизни, как ты полагаешь?
XXIX
Связная история жизни. Мой бог, что же мне теперь с нею делать? Ведь правда же, что был я обыкновенным и вполне счастливым человеком, одним из тех, кто честно исполняет свой долг; и это - главное. Ведь такая жизнь формировалась во мне с малых лет; в ней оставил след отец, в своем синем фартуке склоняющийся над досками, поглаживая готовое изделие; и все, кто жил вокруг - каменотес, гончар, бакалейщик, стекольщик и пекарь, - все серьезные, внимательно углубленные в свое дело, словно ничего иного и нет на свете. А когда делалось трудно или больно - хлопнуть дверью, да еще усерднее вцепиться в работу. Жизнь - это не события, это - работа, это наш постоянный труд. Да, именно так; и моя жизнь была трудом, в который я погружался по уши.
