Евгений Филенко - Пламенная кода
У Оберта не было оружия.
Только он сам.
Он не сумеет закрыть собою всех.
Но что-нибудь да сумеет.
«Я не смельчак, не герой. Я даже не слишком умен. Серый, ничем не выдающийся из толпы. Просто слишком много болтаю и слишком много делаю глупостей, о которых потом жалею, потому что либо получаю за них по башке, либо создаю у окружающих неверное представление о себе как о личности, способной на поступок. Поступок – с большой, разумеется, буквы… Командор потому и доверил мне самых слабых и самых малых… ну почти самых… рассчитывая, что этот ушлый шельмец Оберт уж найдет способ о них надлежаще позаботиться. А может быть, он давно меня раскусил и решил, что я, со своей трусоватостью и оглядчивостью, активно спасая собственную шкуру, заодно спасу и остальных. Черт, у меня нет планов умирать сегодня. Все, что я хочу, так это оказаться дома, в своей каморке с видом на озеро, среди своих книг и уродливых сувениров из мест, где я никогда не бывал, а если и бывал, то безобидным туристом под присмотром десятка гидов…»
Оберт внезапно осознал, что еще немного, и он уговорит самого себя совершить нечто, о чем будет жалеть весь остаток дней.
Поэтому: ни о чем не думать. В такие моменты мысли – главные враги, способные склонить к отвратительнейшему предательству.
Стать эхайном. На чуть-чуть, на самую малость.
– Бегите! – крикнул Оберт страшным шепотом.
Дети, взрослые, женщины – все кинулись врассыпную. Даже Россиньоль предпринял вялую попытку подняться, но тут же отказался от своих намерений и попросту лег.
И только Оберт бросился вперед, на эхайна.
…Люди и эхайны произошли от обезьяноподобных предков, это общеизвестно. Но если предком людей была шустрая, сообразительная, всеядная и не брезговавшая падалью мерзавка, то эхайны, как видно, вели свой род от неспешного, очень крупного и очень сильного мохнатого верзилы, который предпочитал разозлить какого-нибудь первобытного хищника, вроде этрусского медведя или мосбахского льва, с тем чтобы прогнать пинками от свежей добычи, а то и самого добытчика забить насмерть и употребить в пищу и на сувениры. Если уж и далее сохранять столь вульгарный взгляд на теорию антропогенеза, то можно предположить, что означенный верзила был не только отважен и силен, но еще и весьма недалек, как следствие – склонен к немотивированным выплескам агрессии, а также был не в состоянии сосредоточить внимание более чем на одной цели сразу. Наполеона из него определенно не вышло бы. И, коли уж так сложилось, при прочих равных условиях предпочтение отдавалось той цели, что являла собой максимальную опасность. Или по меньшей мере производила впечатление таковой. От нее-то и следовало избавиться в первую очередь…
Поэтому эхайны отвратительно играли в шахматы.
То, что Оберт был последним в мире существом, представляющим опасность для окружающих, эхайн, разумеется, знать не мог.
Он попросту отдался во власть инстинктов.
Оберт увидел прямо перед собой ярчайшую вспышку, от которой вселенная заполнилась нестерпимым светом. Он не понимал, стоит ли он, движется ли… в сущности, никакого значения это не имело. Как и вообще что бы то ни было.
Затем океан света стремительно стянулся в колючую сияющую точку. Наверное, так выглядит взрыв сверхновой, если ускорить время в миллионы раз. «Как банально», – подумал Оберт, падая в идеально черный, невообразимой глубины колодец навстречу своей собственной звезде.
28. У Фабера срывает резьбу
Хорунжему Мептенеру было не впервой атаковать с лету. Что в составе штурмовой группы (в этом случае непременно полагалось издавать боевой клич, причем как можно более мерзким голосом, такова уж традиция, а традиции в герцогстве Эгдалирк чтили неукоснительно), что в одиночку (здесь, из соображений здравой целесообразности и в знак уважения к личной доблести атакующего, все теми же традициями предполагалось некоторое послабление). Поскольку Фабер, при всех его неоспоримых личных достоинствах, десантником считаться не мог, то хорунжий справедливо считал себя храбрецом-одиночкой. А потому молча завис в воздухе на расстоянии в полсотни ярдов от цели, стабилизировал положение, тщательно примерился и слегка задержал дыхание. На то, чтобы обезвредить агрессора, у него был только один выстрел, и этот выстрел должен быть максимально точным.
Целью был эхайн, который отбился от стаи, а теперь вознамерился устроить бойню среди мирного контингента.
Военное преступление, которому нет оправданий. Пресечь его дозволяется любым способом, хотя бы даже и несколько бесчестным, каким по формальным признакам мог считаться дальний выстрел из мертвой зоны видимости в спину душегуба.
Перед тем, как нажать на спуск, хорунжий успел самодовольно подумать, что ему все же удастся вернуться из этого рейда со скальпом врага.
Но Фабер, будь он неладен, совсем спятил.
Он неуправляемым метеором пронесся мимо хорунжего, раскрутив того воздушным потоком и сбив с позиции. А затем врезался глупой своей башкой в эхайна, который только что принял решение не отвлекаться на цель неподвижную, каковой был молившийся шепотом Россиньоль, и примеривался, как бы одним залпом накрыть сразу две мелкие удаляющиеся цели – Жанну и Жана Мартино.
– Тощая, чтоб тебя в аду не кормили, Клювастая, чтоб твой клюв загнулся тебе в задницу, Нахохленная, чтоб твои перья вылезли стыдно сказать где, Птица!.. – орал где-то в зените хорунжий, пытаясь остановить собственное вращение. – Зачем?! Я бы и сам все сделал как надо!..
Удар был сильный, а главное – неожиданный.
Тяжелый скерн улетел в одну сторону, а сам эхайн укатился в другую.
Фаберу тоже досталось.
При падении он не успел как следует сгруппироваться, а способы управления личным гравигеном вылетели из головы в тот момент, когда он увидел, как Истребитель палит по людям. Теперь означенная голова у него гудела, как пустая жестяная емкость, и хотя скафандр амортизировал как смог жесткий контакт с грунтом, болели отбитые пятки, ужасно болела шея, а глубоко в груди что-то как будто оторвалось и теперь болталось там, словно язык внутри колокола.
Все эти пустяки ничего не значили.
– Гад! – задыхаясь от гнева, выкрикивал Фабер. – Урод! Сволочь! Убивать моих людей!..
Ну да, это его люди. Он пришел затем, чтобы забрать их домой. И никому не позволено посягать на их благополучие.
Эхайн уже был на ногах и смотрел на него сверху вниз, как голодный волк на рождественскую индейку.
– Маленький боевой этелекх, – проскрежетал он весело. – Сегодня хороший день для охоты на мелкую дичь!
– Птица, чтоб тебя отныне звали ящерицей! – разорялся хорунжий Мептенеру, паря над ними. – Посторонись, дай выстрелить!..
