Евгений Филенко - Пламенная кода
– Ну, раз вы главный спасатель, уведите отсюда людей. Вон хотя бы за тот холмик. Я понимаю, это непросто, но вы, наверное, справитесь.
– Да, справлюсь, – сомнамбулически отозвался Фабер. И вдруг, встрепенувшись, раскинул руки на манер огородного пугала и двинулся прямо на толпу. – Всем отойти! Это приказ!
Поскольку он производил впечатление человека не в себе, никто не отважился ему прекословить. Все были чересчур подавлены, чтобы спорить и на чем-то настаивать. Тихонько переговариваясь, толпа рассеялась. Осталось только недвижное оцепление из панбукаванов, которые Фаберу не подчинялись, а ротмистр Кунканафирабху, который мог ими распоряжаться, был занят иными делами.
Тони вопросительно посмотрел на эхайна Севу.
– Ты тоже, – кивнул Сева. – Но не слишком далеко. И поглядывай иногда, все ли со мной в порядке.
Лили Дюваль сказала тихонько:
– Не знаю, кто вы такой – ангел или дьявол. На ангела вы не похожи…
– Я келументари, – непонятно ответил Сева и более не уделял им внимания.
Оглянувшись на ходу, Тони видел, что юноша стоит на коленях, простерши над телами погибших руки. Он быстро отвернулся в надежде, что хотя бы так убережется от однажды уже испытанного странного и противного человеческой природе ощущения, когда все твое естество вдруг выворачивают наизнанку.
Стоя за оцеплением, Фабер вполуха слушал ван Ронкела, который на правах главного отчитывался ему о первых результатах поверки.
– Де Врисс, – раздельно, не спеша, чтобы ненароком не прошло мимо ушей, говорил Геррит ван Ронкел. – Он остался в поселке с эхайнским капитаном. Ситуация неопределенная, капитан – тот еще тип, крайне неуравновешенный, да еще при оружии.
– Да, конечно… десантники проверяют все дома, с минуты на минуту появятся спасатели от Федерации, найдут этого вашего…
– Де Врисс, – терпеливо повторил ван Ронкел. – Далее. Отсутствуют две группы по десять человек. Группа Виньерона ушла в направлении… гм… по часовой стрелке раньше прочих, а группа Оберта – стало быть, против часовой, но там пятеро, кажется, детей, далеко они уйти не могли.
– Виньерон здесь, – подсказал возникший рядом Руссо. – Они вернулись с четверть часа тому назад.
– Прекрасно, – сказал ван Ронкел. – Значит, я проглядел. Но лучше проглядеть, чем недоглядеть.
– А в чем разница? – спросил глубоко ушедший в свои печальные мысли Фабер.
Ван Ронкел поглядел на него с недоумением, но не стал уточнять, а вместо этого продолжил:
– Остается группа Оберта. Женщины и дети. Я бы хотел отправиться за ними…
– Вот еще! – возразил Фабер, с трудом стряхивая вдруг овладевшее им при виде погибших оцепенение.
Да, он оказался не готов к тому, что будут потери, хотя все его о том предупреждали, и в первую очередь Эрик Носов. Фабер надеялся, что как-нибудь обойдется без потерь, потому что по соображениям высшей справедливости эти люди не заслуживали смерти в самый последний момент. Но что случилось, то случилось, и душевные терзания следовало отложить на потом, когда последний заложник покинет станцию. А до той поры он все еще оставался здесь главным спасателем.
Фабер сказал:
– Я вас нашел и не хочу, чтобы вы разбредались. Это крайне важно. Лучше проведите еще одну поверку. А этот ваш…
– Оберт. И дети.
– Его я сам отыщу. И детей тоже. Вы говорили, там женщины? И женщин.
Еще Фаберу очень не хотелось терять из виду Северина Морозова, тем более что он не очень-то понимал, каким образом тому удалось склонить его к исполнению своих абсурдных указаний. Но спасатели во главе с Эриком Носовым были только на подходе, и не посылать же за пропавшей группой панбукаванов, с их инфернальными рожами и словарным запасом из двух несообразных фраз! Кроме разве что хорунжего Мептенеру, который неплохо владел интерлингом, хотя и был излишне либерален в отношении порядка слов. И лично ротмистра, который висел на связи с Носовым и потому сам без промедления послал бы всякого, кто отважился бы ему помешать.
– Хорунжий! – позвал Фабер, сообщив голосу всю властность, на какую был способен.
Одна из фигур в оцеплении без большой охоты нарушила строй и неспешно приблизилась.
– Вы ведь не оставите меня в опасности, не так ли?
– А есть опасность? – спросил хорунжий Мептенеру с недоверием и надеждой.
– Вот и узнаем, – обещал Фабер.
Он вдруг вспомнил туманную реплику пленного эхайна, последнюю перед тем, как тот отказался отвечать на любые, даже самые невинные вопросы.
27. Оберт выглядит опасно
– Спокойно, – сказал Оберт одними губами. – Не совершайте резких движений. Вообще не шевелитесь…
Эхайны, что окружали их все эти годы, сами оказывались в человеческом окружении, и потому вынужденно приспосабливались к соседству, притирались. А это значит, что они очеловечивались, против собственной воли очень часто начинали вести себя как люди. Равно как и люди на какую-то малую толику самих себя сделались эхайнами. Кому-то могло нравиться, кому-то нет, но это был неизбежный процесс, ползучая конвергенция. Эхайны не только стерегли людей, пускай даже непонятно от кого, по любому поводу прибегая к формуле «таков порядок, и вы его знаете». Они ходили к людям в гости – не все и не всегда, но с отрадной регулярностью. С ними можно было говорить на своем языке и на понятные всем темы…
Этот эхайн был совершенно другой. Он и вправду выглядел диким, свирепым, звероподобным. Никому и в голову не пришло бы с ним разговаривать. Кто рискнет общаться с дикарем-каннибалом или хищником? Только сумасброд. Но, зная странные обычаи самых кровожадных природных убийц с необъяснимой завороженностью иногда вслушиваться в звуки человеческой речи, становилось понятно, почему до сих пор он не начал стрелять.
– Кто лучше всех говорит по-эхайнски? – тихо спросила Клэр Монфор.
– Тони Дюваль, – ответил Оберт. – Его здесь нет.
– Франц, кажется, способен…
– Ничего я не способен! – энергичным шепотом возразил Ниденталь. – И не требуйте от меня. Я все понимаю, но изъясняться не могу, впадаю в лексический ступор. А сейчас и подавно…
– Тише, – сказал Оберт. – Не нужно с ним говорить. Он здесь не для того, чтобы с нами болтать.
Оберт был не лучшим психологом, слабо владел тезаурусом и ленился изучать труды классиков. Слабая фундаментальная подготовка отчасти компенсировалась природной наблюдательностью и наклонностями к анализу. Поэтому с самого начала он поставил перед собой задачу изучить эхайнскую психологию с тем, чтобы научиться манипулировать потенциальным противником. Здесь он, как и на многих прежних поприщах, также потерпел ожидаемое фиаско, но кое-чему все же научился. Он точно знал: если эхайн поднял оружие затем, чтобы убивать, то логика и отточенность аргументов, что хороша в спорах между людьми, окажется бесполезна; в этом состоянии эхайна не убедить, не уговорить, не переспорить. Подмножество когнитивных функций, отвечавшее за критичность восприятия, напрочь отключалось. Эхайн из мыслящего существа превращался в автомат с единственной примитивной программой: убивать. И остановить его можно было только другим оружием.
