Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов (СИ) - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич
По-прежнему выла сирена, в перерывах сменяясь непонятным: «ВНИМАНИЕ! ОЖИДАЙТЕ! КОРРЕКТИРОВКА!»
Чивас отыскал диалог, в котором один собеседник величал второго профессором:
«…технологии инопланетян – спектральный фильтр, который пропускает лишь инфракрасные лучи (возможно, также радиоволны и ультрафиолет), но блокирует естественный свет…
То есть, профессор, вы придерживаетесь теории щита?
Просто пытаюсь развить. Температура «днём» ощутимо выше «ночной» – это факт. Можно поговорить о теплорезонансе, лучах жизни, которые имеются в ИК-диапазоне. Так-то.
Всё же, более популярна теория остановки вращения Земли. Что скажете, профессор? Насколько правдоподобно такое явление с точки зрения науки? Теоретически возможно?
Без уничтожения самой Земли – нет. Так-то. Но и тут речь не о воздействии человека, каких-то технологий, а – солнца или другого космического тела.
А подробнее?
Конечно. Постараюсь обойтись без множества цифр и исторических споров. Земные сутки равны двадцати трём часам пятидесяти шести минутам и четырем целым одной десятой секунды. Но Донжон в 1960 году установил, что солнечные вспышки увеличивают это время на почти миллисекунду. Происходит замедление или увеличение скорости вращения. Теперь задумаемся, какова должна быть активность солнца, чтобы продлить на одном полушарии день на пару часов? Возможно, к такому эффекту привёл бы взрыв этой звезды. Так-то. Но это, как говорится, нам не подходит.
Что ещё может вызвать замедление или даже остановку? Я говорил о небесном теле – комете или метеорите. Это небесное тело должно пройти в непосредственной близости от нашей планеты, чтобы воздействовать на неё своим гравитационным полем. Но главное – размер. Он важен, не только в соревновании тщеславия у мужчин… Эта, допустим, комета, должна быть размером с Землю. Поминаете? И я говорю о мизерной возможности полной остановки вращения. Но и тут, человечеству не удалось бы, как говорится, насладиться. Землетрясения, наводнения, тотальное разрушение, а мы с вами, мой друг, вылетели бы из подштанников прямо на орбиту… Так-то!»
– Слыхал, Чивас? – заржал Дон Командантэ. – Прикинь, этот тактольщик подштанники носит!
– А знаешь… – Чива-Рива кидал в кипящую воду неприглядного вида мясные обрезки, не успевшие толком разморозиться. Он рассчитывал сварить суп «из того, что под рукой»: одна картофелина, морковка, ссохшаяся головка лука, пакетик неизвестной приправы с рукописной пометкой «Ядрён-Батон», печенье (тут вкрадывались сомнения) и, собственно, сами обрезки. – Можно замутить неплохой рассказ, фантастический. Во всяком случае, декорации чёткие – вечная ночь, костры на улицах, гибнущие растения, каннибализм. Апокалипсическая картина…
– Летающая кукуруза, секты шахтёров…
– Ну, от тебя ничего другого я и не ожидал, – не зло огрызнулся Чива-Рива. – Сколько мясо варить?
– Минут двадцать.
– Точно.?
– Вроде как. Только это мясом трудно назвать. Я уху обычно варю, а не бульон из кожуры.
– Тут тебе не кулинарный поединок. Давай, водяру неси.
Где-то с пяти до шести отключили электричество. Район (город? страна? планета?) погрузился в абсолютную тьму. Чива-Рива нашёл остатки новогодних свечей. Они сели на полу с почти допитой водкой, остатками закуски. Дрожащие оранжевые тени разлеглись на линолеуме.
Смолкла сирена.
А за окном – ЗАДВИГАЛОСЬ.
Именно это слово подходило больше всего. Словно пришла в движение сама ночь. Что-то двигалось, но – куда, как и зачем? Это движение пугающим образом ощущалось кожей, глазами, внутренностями. Беззвучное, невидимое, но неоспоримое.
Один раз слабый свет свечи выхватил какой-то ломаный контур за стеклом, но, скорей всего, друзьям показалось. Этот час они просто переждали на полу, не притронувшись к водке, не сев за стол, только поспешно закрыв форточку (выкидывали на пальцах).
Потом появилось электричество, и всё стало на свои места… ну, кроме, солнца.
Они молча выпили, не закусывая. Спустя какое-то время Дон Командантэ сказал:
– Я тут думал… все эти версии, предположения… может, и нет никакого контакта, вернее есть, но не такой, как все думают. Мы просто изучаемый объект. Для Них. Информация, планета (или Вселенная), на которой оказалась биологическая жизнь. Ну, как человека привлекает изучение нового острова, его флоры и фауны. Не обязательно ехать самому, можно послать всевозможные устройства – пусть записываю, снимают, отбирают пробы… А долгая ночь? Возможно, только в таких условиях работает их «аппаратура». Я потому и задумался над всем этим. У нас недавно семинар на работе был… различные преобразователи рассматривали… ещё по радио этот профессор про инфракрасные лучи заговорил… Так вот, есть целая группа электронно-оптических преобразователей, применяется при оптическом и микроскопическом исследованиях, для наблюдения в темноте (при освещении ИК-лучами) … Представь – исполинский микроскоп или передвижную лабораторию… Знаю, примитивно и грубо…
– Скорей, перелётную лабораторию. А как насчёт солнца? Что они сделали?
– Откуда мне знать? Что сделали ещё можно пофантазировать, но как… Я-то в устройстве компьютера до сих пор слабо кумекаю.
– Ну, а если взять базу твоей теории, но отказаться от объяснения темноты, как специфических условий работы «микроскопа», а предположить, что ночью лучше укрыться… незачем изучаемому (тем более, если он хищник) видеть изучающих…
Дон Командантэ развёл руками – всё возможно.
– ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ДО ВОСХОДА ОСТАЛОСЬ ТРИ С ПОЛОВИНОЙ ДНЯ! СОБЛЮДАЙТЕ ИНСТРУКЦИИ! НЕ ПОКИДАТЬ ПОМЕЩЕНИЙ ДО УКАЗАННОГО СРОКА! ВНИМАНИЕ…
Чива-Рива раздражённо посмотрел на остатки водки.
– Три дня? Совсем опупели… интересно, а ночники работают?
Граф фон Цеппелин снова спускается в преисподнюю
«Раньше ступенек казалось меньше», – думал граф фон Цеппелин, шагая вдоль очередного мрачного коридора.
Лестничный пролёт, оставшийся за спиной, отзывался шумом крови в висках и тяжёлым дыханием. Жаловаться здесь было некому, только самому себе. Стены прохода пропитались запахом сырости. Светильники дёргали за ниточки тени. Иногда попадались массивные двери из ржавого железа, за которыми жалобно стонали и истошно кричали. Дыхание графа сбилось.
От дикой мысли – постучать в одну из дверей и пожаловаться на трудности спуска экзекуторам – стало не по себе. Словно кто-то поворошил внутренности ледяной кочергой.
«Кто эти кричащие бедолаги? Кем были при жизни? Что натворили, чтобы заслужить такое? Воровали? Изменяли жёнам? Или… тоже заключили сделку?»
Каждый раз, проходя мимо безмолвной двери, граф думал: «Может, за ней ждут меня? Когда-нибудь эта камера станет моей тюрьмой?» Безмолвные двери пугали сильнее стонущих.
Фердинанд фон Цеппелин отмахнулся от гнетущих размышлений, даже машинально дёрнул рукой с тростью. Железная набойка звонко ударила в дверь. Сердце графа остановилось.
Стон оборвался. Послышались какие-то клацающие шаги, словно за грязной стеной перемещалась лошадь.
– Случайно… Тысячу извинений, – забормотал граф. – Не стоит открывать…
Он поковылял дальше, молясь, не услышать звук отворяемого засова. Хотя молитва – не лучшая затея в этом месте. Особенно там, куда он спускался.
Он стал думать о Аделинде, и тяжёлый осадок ушёл. Перестали трястись колени.
Его мысли прервала лестница. Снова вниз. В полутьму.
Граф фон Цеппелин перевёл дыхание, постучал тростью по первой ступеньке и стал спускаться.
«Кажется, последний пролёт, – подбодрился он. – Если я ничего не напутал. Память уже не та… Сколько всего этих треклятых ступеней? Шестьсот шестьдесят шесть? Оригинально, как седобородый анекдот…»
Гладкий камень под ногами был истёрт по правому краю, возле перил. В нишах сидели летучие мыши, похожие на сгоревшую бумагу, и таращились на графа. Во всяком случае, так ему казалось.
