Илья Варшавский - Солнце заходит в Дономаге
Эта тема в той или иной мере окрашивает почти все рассказы первого раздела. Люди будущего — это не гомункулусы, не антропоиды, это плоть от плоти и кровь от крови людей настоящего. И лучшие черты в характерах наших современников — это зерна, из которых должны сформироваться характеры людей грядущих эпох.
***Второй раздел книги — это путешествие в недобрую страну. В страну, имя которой Дономага.
Не ищите Дономагу на карте земных полушарий: к счастью, нет на нашей планете такого государства. Я пишу «к счастью», потому что очень уж горька участь жителей Дономаги — по крайней мере тех из них, которые сохранили право называться людьми, сохранили право на искреннее сочувствие. Да и участь бесчеловечных хозяев этого государства тоже, конечно, совсем незавидна.
Еще, как писал Маяковский, «для веселия планета наша мало оборудована»; еще много на Земле стран, где тяжелы, безмерно тяжелы условия человеческого существования, где самая мелкая разменная монета ценится выше, чем честь и достоинство человека. Почему же даже в сравнении с ними Дономага — по всей видимости, богатая страна, достигшая высокого развития науки и техники, — представляется кромешным адом для живой души?
Может быть, так мрачна фантазия писателя, породившая эту страну? Вовсе нет! Даже предположение это, наверно, покажется смешным каждому, кто хоть немного знаком с творчеством Ильи Варшавского, с такими его рассказами, как «Роби», «Новое о Холмсе», «Молекулярное кафе», «Поединок», «Биотоки», и другими юмористическими историями.
И если в рассказах о Дономаге смешное уступает место трагическому, то дело здесь отнюдь не в игре писательской фантазии, а скорее наоборот — в прослеженной писателем строгой логике развития тех черт, которые и ныне уже присущи эксплуататорскому миру.
Что же представляет собой Дономага? Может быть, это остров, затерявшийся в океане. Может быть, планета, затерявшаяся в космосе. Важнее другое: это капиталистическое общество, каким оно стало бы в будущем, если бы история не лишила его будущего.
Буржуазные социологи лезут из кожи вон, силясь доказать, что отвратительные черты, присущие капитализму, — это лишь временные болезни строя, а не его неизлечимые уродства. С развитем производительных сил все, дескать, утрясется, противоречия сгладятся и капитализм станет чуть ли не раем земным.
Дономагой управляют могущественные монополии. Чрезвычайно высокий уровень развития науки и техники создает некую видимость благополучия. Но в условиях капитализма с ростом производительных сил растут и социальные противоречия, наука окончательно перестает служить на благо человеку.
Обилие материальных благ само по себе еще не приносит счастья. В мире, где чувства человека не ставятся ни во что, поэт Сальватор — герой рассказа «Призраки» — оказывается на грани безумия. В этом бездушном, автоматизированном мире человек и сам начинает чувствовать себя автоматом.
Чем ярче человеческая личность, тем неизбежнее ее конфликт с антигуманистическим строем, тем меньше шансов на ее покорное служение монополиям. Отсюда — «идея» подавления индивидуальности, искусственного воздействия на психику. В рассказе «Тревожных симптомов нет» мы видим, как веру в целесообразность такого рода насилия пытаются превратить в одну из идеологических норм общества: выдающийся математик Кларенс, ставший жертвой подобной операции, сам не видит в ней ничего аморального. Мозг ученого превращен в математическую машину. Для этого он освобожден от всего «лишнего» — от всего того, что делало его носителем неповторимой человеческой индивидуальности. В тщетных попытках выстоять, выиграть соревнование капиталистический мир готов применить любые средства. И прежде всего он с легкостью приносит в жертву человеческую личность.
Боязнь индивидуального неизбежно порождает апологию стандарта, всеобщую нивелировку, культ машины. Постепенно пустеет Дономага. В каком-то далеком ее уголке еще страдает Рожденный в Колбе, несчастный пленник машины, само существование которой давно потеряло смысл. Герой рассказа «Солнце заходит в Дономаге» вынужден до полного изнеможения вертеть рукоятку зарядного генератора своего механического властелина. Все обессмыслено в этом страшном, карикатурном подобии общества. Но это уже конец, агония. Гаснет солнце, меркнет небо Дономаги.
И вот наступает катастрофа: опыты с новым оружием уничтожают все живое в пределах страны. Да, и здесь сказывается культ машин: огромная разрушительная сила нового оружия действует только на живые организмы. Чудом уцелевший старик — герой рассказа «Наследник» — остается в полном одиночестве, плохо скрашиваемом лишь «обществом» электронного мозга. Оказавшись единственным обладателем всех богатств Дономаги, старик с восторгом отдал бы все это тяжелое наследство, только бы вырваться из гнетущего, мертвящего одиночества. Он умирает, не теряя слабой надежды — может быть, где-нибудь жизнь все таки продолжается.
Таковы вкратце некоторые из историй о Дономаге, рассказанных Ильей Варшавским. Они помогают нам глубже понять и нынешние черты того общества, где наука служит не освобождению человека, а его закрепощению.
***В этих заметках я уже упоминал о юмористических рассказах Варшавского. Некоторые из них составляют третий раздел сборника, что поможет читателю полнее представить себе творческий облик автора.
В третьем разделе читатель найдет и литературные пародии, и, если можно так выразиться, «научные пародии», и просто шутливые новеллы. «Фантастикой в собственном соку» назван автором этот раздел: в рассказах, составляющих его, пародируются главным образом те идеи, которые стали за последнее время чуть ли не обязательной принадлежностью научно-фантастических произведений.
Третье путешествие, которое совершит в этой книге читатель, будет самым веселым. Это путешествие в страну иронии. Здесь есть и безобидные шутки, есть и обидные кое для кого, потому что в юморе Ильи Варшавского почти всегда присутствует сатирическая струя. Впрочем, шутка, даже самая острая, бывает весьма полезна для здоровья, подорванного чрезмерной серьезностью или слишком затянувшимся красноречием. Ибо, как точно заметил польский поэт Станислав Лец, «сатире приходится иногда восстанавливать то, что разрушено патетикой».
