Орсон Кард - Игра Эндера. Голос тех, кого нет
— Это правда.
Его уступчивость все-таки успокоила ее.
— Еще бы, черт побери, это не было правдой-.
— Валентина, ты поможешь Эндеру?
— Теперь я ничего не могу для него сделать.
— Можешь. То, что делала раньше. Просто утешь его и скажи, что ему не нравится делать людям больно, что он хороший и добрый, что он — не Питер. Последнее — самое важное. То, что он совсем не похож на Питера.
— Я могу увидеть брата?
— Нет. Ты напишешь ему письмо.
— И что это даст? Эндер не отвечает на письма.
— Он отвечал на все, что получил, — вздохнул Графф.
Потребовалась секунда, чтобы она поняла.
— Какие же вы все-таки вонючки.
— Изоляция — это идеальная среда для творческой личности. Нам нужны его идеи, а не… Впрочем, что это я? Я не собираюсь оправдываться.
«Именно это ты и пытаешься сделать», — подумала она, но промолчала.
— Он перестал работать. Плывет по течению. Мы подталкиваем его вперед, а он не хочет идти.
— Может быть, я окажу услугу Эндеру, если пожелаю вам подавиться собственной задницей.
— Ты уже помогла мне. Можешь помочь еще больше. Напиши ему письмо.
— Обещайте, что не измените в нем ничего.
— Не могу обещать.
— Тогда обойдетесь;
— Обойдемся. Я напишу сам. У нас есть твои старые письма, и мы легко сможем подделать стиль. Это не проблема.
— Я хочу видеть его.
— Он получит первый отпуск в восемнадцать лет.
— Обещали в двенадцать.
— Мы изменили правила.
— Почему я должна помогать вам?
— Да не мне. Эндеру. И какое имеет значение, что одновременно ты оказываешь услугу нам?
— Да что такого страшного вы делаете с ним там, у себя, наверху?
— Милая моя Валентина, — усмехнулся Графф, — страшное для него еще не началось.
Эндер успел просмотреть первые четыре строчки письма, прежде чем сообразил, что оно пришло не от товарища по Боевой школе. Оно появилось, как все другие письма — когда он включил компьютер, на экране загорелось: «Почта ждет». Он прочел четыре строчки, потом остановился, заглянул в конец и нашел подпись. Вернулся к началу, а потом, свернувшись калачиком на койке, раз за разом перечитывал письмо:
Эндер!
До сих пор эти ублюдки просто не пропускали мои письма. Я писала тебе сотни раз, а ты, наверное, думал, что я тебя забыла. Но я писала. Я не забыла тебя. Я помню твой день рождения. Я помню про тебя все. Некоторые могут подумать, что теперь, когда ты стал солдатом, ты сделался жестоким и грубым, как морские пехотинцы на видео, что тебе нравится делать людям больно. Но я-то знаю, что это неправда. Ты совсем не похож на сам-знаешь-кого. Он теперь стал вести себя поприличнее, но в душе все та же сука трущобная. Может быть, ты кажешься злым, но меня тебе не обмануть. А я все та же, все еще гребу в старой каное.
Люблю тебя, Гусиные Губы.
Вэл.
Не надо писать ответ. Они его, наверное, сикоанализируют.
Конечно, письмо написано с полного одобрения учителей. Но, несомненно, написано Валентиной. Орфография слова «психоанализировать», эпитет «сука трущобная» по отношению к Питеру, употребление «каноэ» в женском роде и через «е» — все эти детские шутки могла знать только Валентина.
Вот только их было слишком много, словно кому-то надо, чтобы Эндер поверил в подлинность письма. К чему столько беспокойства, если письмо настоящее?
Но какое же оно настоящее? Даже если бы она написала его собственной кровью, это все равно была бы подделка, потому что они заставили ее это написать. Она писала и раньше, но учителя не отдавали ему письма. Те, наверное, были настоящие, а это — так, заказанное, еще одна попытка подергать за ниточки.
И отчаяние снова поглотило Эндера. Только теперь он знал его истоки, знал теперь, что именно ненавидит. Он не может управлять собственной жизнью. Они решали все. Ему оставили только игру, остальное — это учителя, их правила, планы, уроки, программа. Ему позволено лишь выбрать направление полета в боевой комнате. Единственной реальностью в этом сне была память о Валентине, о человеке, который полюбил его раньше, чем он, Эндер, начал играть, о существе, чья любовь не зависела от превратностей войны с жукерами, а они перетянули Валентину на свою сторону. Теперь она стала одной из них.
Он ненавидел их и все их игры. Ненавидел так, что даже заплакал, перечитывая пустое, заказанное письмо Валентины. Солдаты армии Фениксов заметили это и отвернулись. Эндер Виггин плачет? Это было странно и тревожно. Что-то страшное произошло сейчас в спальне. Лучший солдат Боевой школы лежит на своей койке и плачет! В комнате воцарилось глубокое молчание.
Эндер стер письмо с экрана, потом из оперативной памяти компьютера, потом вызвал Игру Воображения. Он не вполне понимал, почему ему так хочется играть немедленно, отчего он так торопится к концу мира, но он достиг его, нигде не останавливаясь по дороге. Только после прыжка с утеса, скользя на облаке над окрашенным в осенние цвета пасторальным миром, он понял, что разозлило его больше всего в письме Валентины. Слова о Питере. О том, что он, Эндер, не похож на брата. Слова, которые она так часто повторяла, успокаивая и утешая его, трясущегося от страха, ярости и ненависти после очередной выходки Питера. Ведь в этом и заключался смысл письма.
Именно об этом они должны были попросить ее. Эти сволочи знали все, знали о том, что из зеркала в комнате на башне смотрит Питер, они все поняли, для них Валентина — просто еще один способ управлять им, еще один трюк, который можно выкинуть в нужную минуту. Грязный прием. «Динк прав — они наши враги, они никого не любят, ни о ком не беспокоятся, и раз я делаю не то, чего от меня хотят, черт побери, я буду продолжать!» Была только память, всего лишь память, радость, покой — и они втоптали ее в дерьмо. Они прикончили Эндера. Он не станет больше играть.
Как и прежде, в башне замка его ждала змея, она начала разворачиваться, разрушая узор на коврике. Но Эндер почему-то не стал топтать ее ногами, а взял в руки, опустился на колени и нежно, удивительно нежно и бережно поднес змеиную пасть к губам. И поцеловал.
Он вовсе не собирался этого делать. Он хотел, чтобы змея укусила его в рот. Или — да, конечно, — намеревался съесть змею живьем, как Питер в зеркале, чтобы у него тоже кровь текла по подбородку, а изо рта свисал змеиный хвост. Но поцеловал ее.
И змея стала таять в его руках, переплавляясь в иную форму, принимая человеческое, обличье, превращаясь в Валентину. И она поцеловала его в ответ.
Змея не могла все время быть его сестрой. Он слишком часто убивал ее. А Питер каждый раз пожирал ее. Просто невыносимо думать, что это была Валентина.
Они этого добивались, когда дали ему прочитать письмо? Ему было все равно.
Она поднялась с пола (в комнате, в башне замка) и направилась к зеркалу. Эндер заставил свою фигурку встать и последовать за ней. Они застыли перед зеркалом, где вместо жестокого облика Питера отражались Дракон и Единорог. Эндер протянул руку вперед и коснулся зеркала. Стена раскололась, и перед ними открылась ведущая вниз широкая лестница, покрытая ковром и наполовину заполненная радостно кричащей толпой. Вместе, рука в руке, Эндер и Валентина начали спускаться по ступенькам. Слезы туманили его взор, слезы радости — он вырвался наконец из комнаты за концом мира. И от слез, от радости он не замечал, что все приветствующие его точь-в-точь похожи на Питера. Он знал только, что, куда бы он ни пошел в этом мире, Валентина всегда будет рядом.
Валентина прочла письмо, которое передала ей доктор Лайнберри. «Дорогая Валентина, — говорилось там. — Мы выражаем наше почтение и глубочайшую благодарность за вашу помощь военному ведомству. Мы извещаем вас этим письмом, что вы награждаетесь орденской звездой Лиги Человечества первой степени. Это высшая военная награда, которую может получить гражданское лицо. К сожалению, соображения безопасности не позволяют нам публично вручить вам эту награду до успешного окончания нашей операции, однако мы хотим поставить вас в известность, что ваши усилия увенчались полным успехом. С уважением, генерал Леви, Стратег».
Когда она перечитывала бумагу в третий раз, доктор Лайнберри вынула листок из ее рук.
— Я получила указание уничтожить письмо после того, как ты его прочтешь. — Она взяла со стола зажигалку и подожгла бумагу. — Хорошие новости? Или не очень?
— Я продала своего брата, — ответила Валентина. — И мне заплатили.
— Ну-у, не слишком ли мелодраматично?
Валентина не ответила и отправилась обратно в класс. В этот вечер Демосфен выступил с яростным выпадом против законов, ограничивавших рождаемость. Люди должны иметь право заводить столько детей, сколько им хочется, а избыток населения следует отправлять на другие планеты, чтобы человечество распространилось по всей Галактике, чтобы ни беда, ни чума, ни война не могли более угрожать существованию расы. «Самый высокий титул, который только может носить ребенок, — писал Демосфен, — это кличка Третий».
