Кир Булычев - Операция «Гадюка»
— Ты что-то знаешь?
— Я подозреваю.
Лестница к кинотеатру была шириной во весь фасад, она упиралась в стеклянную стену, в которой и находились двери. Тоже стеклянные, частично разбитые и заколоченные листами пластика.
Они поднялись по лестнице сбоку, в надежде, что их не видно изнутри.
Прижавшись лицом к стеклу, Егор увидел высокий холл кинотеатра.
Посреди него стояли три человека — два путешественника из Чистилища и грузный седой мужчина в синей военной форме с нашивками на рукавах, в каскетке с большим гербом.
Над ними висела хрустальная люстра умопомрачительных размеров, которая, как ружье на стене, должна когда-нибудь выстрелить и разлететься на миллион искр по пыльному каменному полу.
Сквозь разбитое стекло было слышно каждое гулкое слово, произнесенное в холле.
— А как Мосин? — спрашивал Лядов. — Гена Мосин, как он?
Человек, обклеенный нашивками, отвечал обстоятельно и басовито. Лядова он знал и доверял ему.
— Мне не докладываются, — говорил он. — Кто будет мне докладываться? Они меня в большинстве и тогда не замечали. Что такое — зам по режиму? Только когда я заходил в лабораторию или к себе вызывал за нарушение. Тогда спохватывались.
— Ну уж брось, Николаич, — возразил Лядов. — Мы с тобой сколько вместе выпили?
— Ты что-то выглядишь неладно, — сказал Николаич. — Болеешь? Или последствия? У нас у многих последствия, а меня ничего не берет.
— А я обрадовался, что тебя увидел, — сказал Лядов, — я когда моего друга сюда подышать воздухом привез, не думал, что кого-нибудь из знакомых встречу.
— А ты что, провалился тогда? Исчез, как дезертир с боевого участка.
— Пришлось уехать. Ты же знаешь мои семейные дела.
— А многие удивлялись.
— Честное слово — личные причины.
— Вот видишь, до чего нас перестройка довела, — сказал Николаич. — Чтобы я, зам по режиму, можно сказать, генерал-майор, работал охранником!
— Ну уж, наверное, не охранником, а начальником охраны.
— Только слово одно. У меня всего двое осталось. Спят еще. Ночью ходили. Ночью опасные воры приезжают, за досками и стеклом по домам шарят. А остальные сбежали.
— Как так сбежали?
— А так, что не платят нам. Вот люди и бегут.
— А что, армия не помогает?
— У нее свои проблемы. Не помогает.
— Хорошо, — сказал Лядов, — пошли к тебе, посидим, ты нам посоветуешь, где можно порыбачить.
— А у вас машина?
— Мы машину не стали брать. Оставили все снаряжение на станции, а сюда на автобусе.
— Ну пошли, пошли, — сказал генерал Николаич.
Он развернулся и понес свой рыхлый живот к приоткрытой двери в дальнем конце вестибюля.
Они по очереди скрылись за дверью — впереди Николаич, за ним легким суворовским аллюром Лядов. Наконец Майоранский. Этот был всех старше и слабее, потому еле тащил ноги.
Но, глядя на него, Егор понимал, что и он безнадежно стар, ему сделать шаг — выше сил. А рядом Вера, интересно, сколько она берет в высоту? Или бегает с барьерами?
Спросить Егор не успел.
Вера сказала:
— Пошли. Больше здесь охраны нет.
— Куда?
— Нельзя от них отставать. Мы не знаем, куда их понесет.
Вера уверенно пересекла вестибюль. Егор брел за ней, он поглядел наверх: хрустальная люстра — сейчас рухнет.
Снаружи встало солнце, и первые горизонтальные лучи достигли подвесок люстры, породив взрыв света.
На полу валялось много окурков.
Вера попала в поток света и, окруженная золотым нимбом, казалась античной богиней из тех быстрых охотниц или бегуний, что соревновались с оленями.
Она подошла к двери со скромной табличкой «Комендатура».
Встала у косяка.
Егор испугался, что дверь откроется и кто-нибудь выйдет. Он собрал все силы и добежал до Веры.
Вера стояла, прижавшись спиной к косяку, голова склонилась к щели в неплотно прикрытой двери.
Ей, может, и было что-то слышно, Егор же не слышал ничего, кроме невнятного гула голосов.
Он хотел попросить Веру повернуться, но тут изнутри донесся короткий и натужный вскрик, будто человек поднимал непомерную тяжесть и надорвался. Потом наступила тишина.
— Да в кармане ищите, в кармане, — раздался громкий голос Лядова. — Быстрее.
Вера оторвалась от стены и, схватив Егора за руку, потащила его в сторону, к лестнице, ведущей наверх, к зрительному залу. Егор вдруг, как в кошмаре, понял, что он уже был в этом кинотеатре и так же прятался под широкой лестницей на второй этаж, только это была лестница в ресторане «Приморский», где собирались консулы.
Стало совсем муторно, Вера сильно дернула его за руку — и вовремя, потому что как раз в этот момент высунулся Лядов и начал осматриваться. Вера замерла, прикрыв телом Егора, словно полагала, что на женщину не обратят внимания.
Им помогло то, что солнечные лучи, пересекавшие вестибюль, били Лядову в лицо, а лестница была в густой утренней тени.
— Выходите, — сказал Лядов. — Все в порядке.
— Я посижу, — сказал Майоранский, — мне дурно.
— Кончим работу и будем тогда сидеть, — отозвался Лядов.
Майоранский принялся грязно ругаться, но ругался он так негромко, монотонно и равнодушно, что ничего неприличного в его ругательствах не было.
Потом, придерживаясь за стенку, он опустился на пол и сел, прислонясь спиной к стене.
— Пять минут, — сказал он.
— А то пойду без вас, — пригрозил Лядов. — А вы тут останетесь подыхать.
— Славный разговор между коллегами, — отозвался Майоранский. — Как сейчас слышу отзвуки гуманизма.
— Не вам говорить о гуманизме, Лев Яковлевич!
— А вы откуда знаете?
— Птичка в клюве принесла!
— А в самом деле, вы это придумали? Вы придумали, чтобы меня оскорбить?
Майоранский был испуган.
— Почему? Но я знаю от Берии, он мне сам говорил, что, когда отравленные вами заключенные умоляли вас их прикончить, вы смеялись им в лицо.
— Ложь! Наглая ложь.
Сидя, Майоранский поднял тонкий палец, словно боярыня Морозова, сидящая в розвальнях.
— Вставайте, идти пора, — сказал Лядов.
— Нет, постойте! Вы кинули мне в лицо обвинение, и я считаю своим долгом его опровергнуть.
— Даю вам минуту, — сказал Лядов. — Потом уйду.
— Во-первых, — произнес Майоранский, тряся пальчиком, — я отсидел от звонка до звонка по сфабрикованному против меня обвинению в сотрудничестве с Берией и Судоплатовым. Так что даже формально обвинить меня нельзя.
