Сергей Герасимов - Власть подвала
– У вас нет холодной воды, очень холодной?
Мне продали бутылку газировки, в которой плавали продолговатые крючкастые льдинки. Я выпил и почувствовал себя прекрасно. Кажется, дела шли на лад.
Но, когда меня все же впустили в палату, я наступил на что-то скользкое, упал и выбил указательный палец на правой руке. Ничего, переживем. Племянник Боря лежал на койке у дверей. От него отвратительно пахло нечистотой, несвежестью, мазью Вишневского и прочими мало знакомыми мне медикаментами.
Нижняя часть тела накрыта простыней, на простыне большие желтые пятна. Под простыню уходит трубка от капельницы. Глаза открыты.
– О, привет, старик, – прошелестел он. – Ты не ушибся?
Я собрался ответить и понял, что не могу говорить. Обед из мороженного и бутылка со льдом сделали свое дело. Проблемы с голосом у меня начались еще лет двадцать назад, когда я дважды сорвал его на работе. С тех пор сильная боль в горле сразу делала меня немым.
Я прохрипел что-то и показал на свое горло.
– Он у вас немой? – спросила медсестра.
Боря прекрасно знал о моем слабом горле, но он всегда был бестолков, а сейчас оказался бестолковее, чем обычно. Может быть, из-за болезни.
Медсестра дала карандаш, но из-за выбитого пальца я не мог писать правой рукой. Но теперь ничто не могло вывести меня из равновесия. Я разыгрывал ситуацию холодно и точно, как шахматную партию. Меня могут взять только на случайностях, поэтому нужно исключить случайности, даже самые маловероятные.
Я присел на тумбочку и накалякал несколько слов левой рукой. Сестра разобралась.
– Выйдем? – предложила она.
– Положение скорее плохо, чем хорошо. Ближе к критическому. Сепсис, температура под тридцать девять и ничем не сбивается. Конечно, мы колем антибиотики, но результата пока нет. Эта ночь может оказаться критической.
Я сделал пальцами жест, обозначающий деньги.
– Деньги? Нет, только на лекарства. Хотя и это немало.
Я дал ей двадцать долларов и попросил ее звонить мне каждый час и сообщать новости. Звонить даже тогда, когда не будет никаких новостей.
32
Собака погрызла Борю после того, как он посадил ее на цепь. До этого Дина была само послушание. Боря в свое время закончил техникум, пытался заниматься спортом, собирался в институт. Потом бросил все и поселился в деревне.
Брошенный дом там достался ему почти даром. Разведение свиней занимало все его время. Он опустился, потучнел, зарос жидкой бородой, стал пить, а подвыпивши веселел и дурачился. Свиньи почти не приносили ему дохода, едва хватало на пропитание. Вот такая загубленная жизнь. Дину он посадил на цепь и заставил сторожить сарай. Но собака не дала ему удалиться: она цапнула его своей огромной пастью и раздробила при этом бедренную кость. Она могла бы сразу загрызть бедного свинопаса, но не сделала этого. Она просто не давала ему отползти. Боря истекал кровью и кричал, но никто не пришел на помощь – в деревне его не любили. Наконец, он додумался и отстегнул цепь. Дина сиганула через забор и больше ее не видели. Неподалеку был лес, полный зайцев и недавно завезенных косуль. Мне кажется, Дина знала, что делала.
Я дождался звонка медсестры. Новостей не было. Температура тридцать девять и один. Был позыв на рвоту. Сознание ясное. Медикаменты не помогают.
Я попытался включить свою систему спасения, но компьютер завис. Я пару раз перезагрузился и попробовал найти нужные файлы. Файлов не было и в помине. Я вышел в Нортон и посмотрел. Там где раньше были мои файлы, теперь висел наглый значок в виде улыбающейся рожицы. Тогда я решил идти в ноль-мир без страховки.
Она уже ждала меня; сейчас она была в длинном зеленом платье с блестками; сейчас она стояла в кругу свечей и снова спиной ко мне.
– А я могла бы не прийти, – снова тот же глубокий и нежный голос.
– Не могла.
В ее волосах была настоящая живая роза; глубокий вырез на спине, широкие рукава; шарм истинной женщины; этого не заменит и тысяча модно обтянутых задниц.
Задницы привлекают простотой, а платье до пола – сложностью. Это завораживает.
– Ты обворожительна. Почему снова спиной? Притворяешься богом?
О, что-что, а библию она знала. Она не могла не понять мой намек.
– «Убьет грешников зло», – процитировала она. – А ты ведь грешник.
– Я понимаю это иначе, – ответил я, – убьет грешников зло, творимое праведниками.
– Не перевирай мои слова.
– Это не твои слова.
– Я никогда не видела луны, – сказала она. – Расскажи мне о ней. О лунном свете.
– А что сказать? Она как солнце, но не такая яркая.
– О, отлично, я так и думала. Ни в одном из здешних миров нет луны. Ты заметил?
– Да. Итак?
– Итак, можешь идти. Ты все понял.
– Я хочу видеть твое лицо.
– У меня любое лицо.
– Я хочу видеть то лицо, которое ты считаешь лучшим.
– С ним будет все в порядке. Сейчас иди.
Когда я вернулся, компьютер работал как ни в чем не бывало. Файлы снова были на месте. Горло горело, но я мог говорить шепотом. Палец почти не болел.
Позвонила медсестра.
– Теперь порядок? – спросил я.
– Он умер.
– Не может быть!
Оказалось, что ошиблись номером. Мне звонила незнакомая старуха, и пыталась сообщить о смерти своего кота. По глухоте или еще не знаю отчего, она приняла меня за свою подружку. Я перезвонил в больницу и убедился, что дела идут на лад.
Но последнее совпадение было просто изуверством. Когда-нибудь я ей это припомню.
Или ему, если он является в женском облике.
После этого я снова поджарил яичницу с беконом, но так устал, что нашел себя спящим, голова на столе, спящим на кухне. За окном розовело утро и было ничем не лучше и ничем не хуже всех остальных обыкновенных утр.
33
Я проснулся после двенадцати и долго лежал, пытаясь уговорить себя, что ничего страшного не случилось. Эту битву я проиграл. Ну и что же? Прийдет время и поквитаемся. Вставать не хотелось, да и дел никаких особенных не было. Теперь, когда я согласился, будет все в порядке. Любые случайности будут складываться в фигуры, выгодные мне. Так стоит ли беспокоиться, недосыпать, мучаться совестью?
У меня все в порядке. Лучше не бывает.
Я пошел на кухню и доел холодная пищу, приготовленную вчера. Нет, все так плохо, что хуже и не может быть. Как я мог во все это ввязаться? И который раз за последние месяцы я задаю себе этот вопрос? Это как водоворот или трясина: чем больше ты брыкаешься, тем оказываешься глубже. Кажется, теперь я на дне. Глубже уже некуда.
Было куда. В почтовом ящике белела повестка. Меня очень мило вызывали как свидетеля и еще милее предупреждали, что в случае неявки прибегнут к принудительному приводу. Вот такая вот свободная страна, свободнее некуда. Я решил не дразнить собак, тем более, что ехать было совсем недалеко.
