Анатолий Радов - Студия «Боливар»
Она легко дышала и молчала. Я ждал, когда она заговорит, не потому что не знал что сказать или о чём спросить, а скорее из осторожности. Вдруг какое-нибудь слово, какой-нибудь неправильный вопрос спугнёт её, и она уйдёт. Хотя, вряд ли. Она ведь пришла сюда сама, и значит ей это нужно не меньше чем мне.
— Надеюсь, они уже все спят — спустя почти минуту безмолвия прошептала она.
Снова наступило молчание. Как будто она прислушивалась к тишине. Нет ли шагов? Нет ли чужого присутствия поблизости?
Я тоже слушал.
— Если Инри узнает, что я приходила к тебе…
Она не закончила фразу.
— Не слишком ли все здесь его бояться? — спросил я.
— Не знаю.
— Алина, ты давно в этом мире?
— Ну, Алекс сказал мне, что там уже две тысячи третий. Я из девяностого.
В моей памяти всплыл девяностый год. Я тогда ещё учился в школе, и примерно в том году в мою голову впервые и пришла мысль о том, чтобы стать актёром. Пришла и осталась навсегда.
Я отбросил воспоминания. Я не хотел думать о прошлом, я не хотел знать сколько ей на самом деле лет.
— Ты ещё веришь, что вернёшься? — спросил я.
— Уже не знаю.
— Но ты же хочешь вернуться?
Она задумалась, и я сквозь темноту почти увидел её грустные глаза.
— Там уже всё не так — выдохнула она — Мои сверстники давно стали взрослыми.
— Там настоящий мир.
— Для меня, наверное, уже нет. Я почти не помню его.
— Это не правда — сказал я — Ты просто устала бороться.
— А как бороться? — спросила она. И я понял, что она права.
Как бороться? С чем? Что делать, чтобы выбраться отсюда?
— Мы должны узнать — сказал я.
— А как мы это узнаем?
— Ты должна рассказать мне всё, что знаешь, всё о чём думала. А потом я уйду отсюда, и попытаюсь отыскать режиссёра.
Она едва слышно хмыкнула.
— Алекс мне сказал, что ты хочешь стать актёром.
Когда это они успели так тщательно поговорить обо мне, подумал я.
— Алекс тоже что-то знает — продолжил я — Он расскажет мне, как только я уйду отсюда. И если всё, что мы успели понять, сложить в одно, может быть и найдётся какое-нибудь решение.
— Ладно — шепнула она — Я попала сюда, когда вышла из его дома. Брела двое суток, пока не наткнулась на деревню.
— И кто здесь был?
— Почти все, кроме Марии и Мика.
— А Первый?
— Его уже не было, но мне сказали о нём. Правда очень немного. Только то, что он появился здесь первым.
— И всё?
— И всё. Потом я стала привыкать к здешней жизни. В начале было очень трудно, потому что на меня положил глаз Инри. Он угрожал мне. Говорил, что бросит меня Боливару. Я не знала, что делать, и пожаловалась Алексу. Он показался мне единственным порядочным здесь. И он поговорил с Инри.
— И что?
— Не знаю. Алекс ничего не сказал. Он только сказал, что Инри не будет больше приставать.
— Интересно, как это у него получилось?
— Я не знаю.
— Узнаем — сказал я — Я сам спрошу об этом у Алекса.
— И потом потекла обычная здешняя жизнь.
— А почему он не разрешает жарить мясо?
— Сначала мы жарили мясо, но потом, после того, как Алекс поговорил с Инри, мясо жарить было запрещено.
— Странно.
— Ничего странного. Я думаю, Инри просто решил проверить свою власть над паствой.
— А-а, я всё понял. Алекс чем-то запугал его, а он не мог ничего противопоставить в ответ, потому что был не уверен в пастве.
Скорее всего так оно и было. Но почему потом, он не отомстил Алексу?
Снаружи послышался лёгкий шорох. Алина испуганно подвинулась ко мне.
— Наверное, показалось — еле слышно прошептал я — Или птица.
— Здесь нет птиц — таким же шёпотом ответила Алина, а по моей коже пробежала дрожь истомы. Ничто не может так взволновать, как шёпот женщины в темноте.
— Как это нет?
— Я ни разу не видела.
Наверное, тот бешенный воробей был единственным, подумал я. А может, он как-то попал сюда вместе со мной? Хотя вряд ли. С другой стороны, он же был возле остановки до того, как я оказался в этом мире, а потом напал на меня уже здесь.
Шорох больше не повторился, но Алина и не подумала отодвинуться к стенке. Я теперь чувствовал и её тепло, смешанное с запахом леса.
— А если ты найдёшь выход, ты вернёшься за мной? — вдруг спросила она.
— Конечно.
— Почему? — просто спросила она.
Внутри меня всё замерло. Ответ был намного сложнее самого вопроса. Или наоборот слишком простым. Но сказать его было почему-то не легко.
— Я просто… понимаешь… просто не могу тебя оставить здесь.
— Ты так и не ответил, почему?
— Ты мне нравишься — выдохнул я.
— Правда?
В темноте послышался лёгкий шорох. Наверное, она придвинулась ещё ближе, подумал я, едва сдерживаясь, чтобы не найти её в этой темноте, обнять и прижать к себе. А затем целовать, пока не закончится время тьмы, наплевав на всё в этом долбанном мире.
— Давай уйдём вместе — прошептала она, и я почувствовал её влажное дыхание.
— Сейчас нельзя вместе.
Она приблизилась ко мне вплотную, и я поднял руки, нашёл в темноте её хрупкое тело, и поцеловал её сначала в шею, а потом в чуть дрожащие губы. Я стал ласкать её спину, и она бесшумно, словно кошка, легла на сухую траву.
Мы целовались, и хотя безумие вовлекало нас в свою бездну, мы оба прислушивались к тишине, словно два маленьких львёнка, оставшихся в логове без львицы и боящиеся каждого лёгкого шороха.
Она тихо дышала, но в этом дыхании было больше, чем в откровенном стоне, и полная тьма вовлекала нас в мир одних только ощущений.
Я старался почувствовать её всю, мои руки запоминали каждый сантиметр её тела, горячего и гибкого. Её руки ворошили мои волосы, а губы становились невесомыми, словно маленькие белые облака в ясном небе. И казалось, они тают, становясь одной живительной каплей.
Мы прислушивались. К себе, к своим ощущениям, к темноте снаружи шалаша. Мы стали абсолютным слухом, таким тонким, что нам уже не нужно было ничего говорить друг другу, мы слышали мысли и тонкие колебания нервных клеток, неторопливо рождающих блаженство.
Потом мы, усталые, лежали обнявшись, забыв о том где мы, забыв о всех опасностях. Мы переживали неизбежную пустоту, приходящую после наслаждения. Мы, опустошив друг друга, теперь наполнялись чем-то новым, и это новое, было намного лучше всего прежнего.
Мне до безумия хотелось курить. Она продолжала гладить мои волосы, а я жалел, что не могу посмотреть ей в глаза.
— Ты вернёшься за мной? — спросила она, когда наши тела и мысли, наконец-то вернулись к норме.
— Да.
— А как тебя зовут по-настоящему?
