Виктор Меньшов - Сердца Лукоморов
- Царь наш, Иван Грозный, очень много врагов имел, - удерживая меня на расстоянии, охотно вступил в пояснения Малюта. - Бояр всяких там. Князей. И все они шибко грамотные были. Один такой князь Курбский, он воевода был знатный. Поначалу дружбу большую с царём водил. Царь Иван Грозный его жаловал за отвагу, сам ему на пиру чашу подносил.
Так этот самый князь потом удрал за границу и оттуда царю письма писал, обвинял его в грехах всяких. Только предатель, он и есть предатель. Рано или поздно кара господняя его настигает. За границей его новые покровители зарубежные за что-то судили, да в кипящем масле сварили. Тьфу! Собаке и смерть собачья...
- А при чём тут Филька? - делая попытку пройти мимо увлёкшегося воспоминаниями Малюты, спросил я.
- А при том, - отодвигая меня на место, отозвался Малюта. - Был такой митрополит Московский, Филиппом его звали. Ему все новшества Ивана Грозного не нравились. И он писал многие грамоты в народ, и самому царю. А в грамотах этих укорял царя за то, что тот опричнину ввёл, требовал, чтобы опричников распустили. Ну и другие всякие глупости.
Иван Грозный смеялся над этими посланиями. И Филиппа иначе, как Филькой, не называл. Все грамоты его обзывал презрительно "филькиными грамотами". Вот так и стали ложные бумаги, да такие, в которых ерунда всякая написана, называть - филькиной грамотой. И ещё всё, что митрополит Филипп высказывал, Иван Грозный называл "филиппикой", и это слово потом стало обозначать пустословие...
- А вот это ты врёшь! - вмешался Буян. - Насчёт "филькиной грамоты" ты всё верно сказал, а вот "Филиппиками" называл свои речи против Антония философ Цицерон. И даже не он это придумал, и не скрывал. Он просто приравнивал свои речи к речам Демосфена против Филиппа Македонского. Вот так-то, умник...
- Ты не лезь в разговор, когда тебя не спрашивают! - рассердился Малюта. - Не то как дам сейчас!
Я воспользовался тем, что рассердившийся Скуратов отвлёкся на Буяна, и проскользнул к Лукомору, который повернул ко мне голову.
Но меня перехватил Малюта, прокричав Лукомору, что к нему рвётся какой-то наглец, предложив отрубить мне голову, или всыпать плетей.
Лукомор задержал его властным движением руки, и что-то тихо сказал, глядя на меня мёртвым остановившимся взглядом.
Малюта, недовольно ворча, как дворовая собака, у которой отобрали кость, отступил обратно за спину Лукомора, но не спускал с меня злого взгляда маленьких глазок, держа ладонь на рукояти висевшей у него на боку кривой татарской сабли.
Чем ближе я подходил к Лукомору, тем тише становилось за столами. Все, мимо кого я проходил, замолкали и поворачивали головы вслед за мной. Я подошел остановился напротив старика.
Он смотрел на меня всё так же пристально, безо всякого выражения в застывших, как зимняя вода, глазах. Я стоял и молчал, онемев внезапно от робости, глядя прямо в глаза Лукомора.
Тёмные, с огромными зрачками, широко распахнутые, они втягивали в себя не только мой взгляд, но казалось, и меня самого.
Я непроизвольно сделал ещё один шаг вперёд, вплотную подойдя к старику. Малюта не выдержал, вышел из-за спины Лукомора, встал рядом, остановил меня, положив на плечо тяжелую ладонь и слегка оттолкнув назад.
- Стой, где стоишь! - грозно сдвинув редкие брови и сжимая на моём плече железные пальцы, приказал он мне в ухо жарким шёпотом, для убедительности чувствительно ткнув меня увесистым кулаком в бок.
- Ну, что скажешь? - усмехнулся, раздвинув тонкие губы, но оставив колкие льдинки в глазах, спросил Лукомор.
Я молчал, пытаясь побороть внезапную немоту, и старался отвести свои глаза от колдовского, затягивающего как омут, взгляда Лукомора.
- Да говори же ты! -шлёпнула меня по затылку задней лапой так и сидевшая у меня на плече Лягушка, про которую я как-то позабыл.
Шлепок пришелся очень кстати, молчание моё затягивалось.
Малюта всё крепче сжимал пальцы на моем плече, а Лукомор всё больше сдвигал брови над бездонными темными глазами.
Я ещё раз посмотрел в них, не в силах преодолеть себя, и только сейчас увидел, что Лукомор - СЛЕП!
Все слова, которые только что вернулись ко мне, застряли на языке. Кажется, им грозила участь так и не быть сказанными.
- Так и будешь стоять немым перед слепым? - поморщился недовольный моим затянувшимся молчанием Лукомор. - Говори же! Если есть что сказать.
- Говори же! - подхватив его слова сердитым эхом, тряхнул меня Малюта и так стиснул железные пальцы, что острая боль привела меня в чувство.
- Ты на мужа моего не серчай, - поспешно квакнула с моего плеча Лягушка. - Он квакой-то стеснительный. Но ты не думай, он помолчит-помолчит, а потом квак скважет что-нибудь квалифицированное!
- Вот и мы ждем, когда он нам что-то такое скажет, - холодно улыбнулся Лукомор. - Да судя по тому, как он резво говорит, вряд ли мы этого дождёмся. Он у тебя всегда такой разговорчивый?
- Он скважет! - всерьёз забеспокоилась Лягушка. - Он всё скважет. Он уже говорит.
- Да? - приподнял кусты седых бровей Лукомор. - Так что же мы тогда ничего не слышим? Или это у меня одного уши заложило?
- Он твак чудно говорит! - подпрыгнула Лягушка. - Он твак торопится, что слова сразу же проглатывает.
- Тогда понятно, почему он молчит, - насмешливо кивнул старик. Только как же мы услышим эти слова, если он их заглатывает?
- Давай я его вскрою! - гоготнул Скуратов, потянув из ножен саблю. Посмотрим, что он там глотает.
- Ты, Гришка, говори, когда тебе слово дадут, - резко остановил его Лукомор, стукнув посохом.
- Просьба у меня к тебе есть, Лукомор, - поспешно выпалил я, наклонив почтительно голову.
- У всех ко мне просьбы, - дёрнул Лукомор седой бородой. - Да что с тобой делать? Излагай, послушаем.
- Помоги вернуть обличие мое прежнее. Я напился водицы из болотной лужи и в козла обернулся.
- А что же ты на двух ногах ходишь? - прищурил незрячие глаза старик.
Я усомнился, а верно ли я подумал, посчитав его слепым? Может быть, мне это только показалось? На самом деле этот старик всё видит!
- Глазами я точно слеп, можешь не сомневаться, зато другим зрением больше зрячих вижу, - нетерпеливо махнул Лукомор. - Только это не твоего ума дело. Ты своё дело говори. Да поскорее, пока я слушаю.
- Я всё сказал. На ногах я потому, что... - я вспомнил, как Дядюшка Леший превращался в пенёк, и промямлил. - Так получилось, я не полностью в козла превратился, частично.
- Частично, говоришь? - почесал кустистую бровь Лукомор. - Ну да ладно. Значит, вернуть тебе прежнее обличие нужно. И это всё, что ты хочешь?
- Ну да, наверное, - не понял я, о чём он.
- Ладно, над этой просьбой стоит подумать, - кивнул Лукомор. - И что ты мне взамен предложишь?
