(Алексрома) Ромаданов - HTML
Он понимал, что на самом деле его никто не хочет убивать, но кто мог дать ему гарантию того, что Феликс с Джеком правильно рассчитают свои силы и не вывернут ему сустав, не сломают руку, не изуродуют велосипедной цепью ногу, не пробьют голову арматуриной или не всадят нож в живот на глубину, чуть большую относительно безопасной, и не выпустят ему кишки? Или, может, они его затащат в подвал, чтобы попугать, а потом войдут в раж, свяжут ремнями и будут пытать... скажем, засовывая в задний проход раскаленный паяльник. Фантазии? Но ведь именно такой случай произошел всего месяц назад в соседнем микрорайоне с тремя школьниками. Нет, самое безопасное было сидеть дома. Только так можно было уберечься от костылей, от шрамов через весь живот, от инвалидного кресла, наконец. Даже если врачи вправят кости и зашьют раны так, что следов на теле не останется, как он будет жить с воспоминанием о пытках, которым его подвергли?!
Страх заставил Влада соображать. Он стал задумываться над тем, откуда у людей берется мужество ходить по улице, когда их на каждом шагу подстерегает несчетное число опасностей: автомобили с начинающими или нетрезвыми водителями (изуродованные конечности), плохо закрепленные строительные леса (пробитый череп), плохо закрытые крышки канализационных люков (переломанные ноги), хулиганы (свернутая челюсть или перебитое ребро), маньяки (всунутое в автобусной давке шило в печень), террористы, наконец (как назло, именно в тот год в Москве неизвестные стали подкладывать бомбы в метро и центральные магазины - воспаленное воображение Влада рисовало перед его глазами разбросанные по искореженным прилавкам обрывки внутренностей и куски мозга).
Раздумья привели Влада к выводу: у людей нет никакого мужества, которое заставляет их рисковать здоровьем и жизнью, дело здесь не в мужестве, потому что всех этих опасностей НЕЛЬЗЯ НЕ БОЯТЬСЯ. Их невозможно не бояться, ведь они подстерегают со всех сторон, а человек не может, как паук, обозревать сразу все стороны или ежесекундно оглядываться вокруг себя. Люди их просто ИГНОРИРУЮТ. Для них они как бы не существуют до той поры, пока они с ними не сталкиваются. А как только сталкиваются - становится поздно. Когда человек подскользнется на застывшей от мороза луже, упадет и сломает руку, его первая мысль будет: это происходит не со мной! Он не может сразу поверить в это, будто он раньше не знал, что на льду можно неожиданно подскользнуться и неудачно упасть!
Однажды вечером с Владом случилась истерика, когда вернувшийся с работы отец стал со смехом рассказывать, как у них на работе одной женщине упала на голову люстра и сделала ей сотрясение мозга. Родителям насилу удалось успокоить сына: мать заставила отца убедить Влада в том, что это не реальная история, а анекдот. Но с той поры Влад стал старательно обходить эту с виду невинную часть интерьера. Только после этого случая родители стали относиться к странному поведения сына как к болезни, а не как к очередной невинной причуде. Но они ничем не могли ему помочь: психотерапевт не приходил по вызовам на дом - не было в его функциях таких визитов, - а вызов санитаров мог повлечь за собой психушку, чего родители никак не желали.
Владу становилось все хуже: чем больше он задумывался, тем яснее становилось для него, что и дома он не находится в полной безопасности. Родители пытались убедить его в обратном, но тщетно: он с завидным упорством доказывал им, что их дом не застрахован от стихийных бедствий - ураганов и землетрясений.
А в один из вечеров случилось нечто ужасное: когда они в очередной раз спорили за вечерней чашкой чая о подверженности человека природному форс-мажору, посуда в серванте мелко, но звонко затряслась, а одиозная люстра "Каскад", которую так старательно избегал Влад, закачалась, зловеще погромыхивая висюльками из граненого стекла, будто готовилась к прыжку на голову Влада... Родители в первую минуту подумали, что они заразились от сына его сумасшествием, но очень скоро все прекратилось, а на следующий день по радио объявили о небывалом в истории сейсмологии случае: волны землетрясения, эпицентр которого находился в Карпатах, дошли до Москвы. И напрасно родители уверяли Влада, что "все очень просто разъяснилось", Карпаты замечательное живописное место с прекрасными лыжными курортами, а не какая-нибудь черная бездонная дыра в земле, от которой во все стороны расходятся безобразные тысячекилометровые трещины, и если там и случаются землетрясения, то незначительные и крайне редко, так что в этом нет ничего ужасного... Влад еще больше замкнулся в себе, и теперь уже ничего не доказывал родителям из суеверного страха, что как он скажет, так оно и выйдет.
Влад продолжал задумываться... Землетрясение действительно было случайным событием, а опасность от него - разовой в масштабе человеческой жизни. Но существовала еще перманентная опасность, которая сводила на нет уютный постулат "мой дом моя крепость". И этой глобальной опасностью, с существованием которой мирились люди, была опасность ядерной войны. Когда Влад над этим получше задумался, ему стало едва ли не весело: для него самого, для его родителей и для большого числа подобных им простых советских людей Америка была вполне мифической страной. Он много слышал по радио про угнетение негров, читал в газетах о "пентагоновских ястребах" и не пропустил по телевизору ни одной передачи из серии "Америка семидесятых" (из этих передач в голове у него осталось только одно выражение, но очень сочное: "мутные воды Потомака", - в нем слышалась некая запредельная поэзия), но никогда ему в руки не попадалось ни одной вещи, которая бы подтвердила существование этой мифической страны.
Да, он слышал про американскую жвачку и даже был знаком с людьми, которые ее когда-то жевали, но он никогда не ощущал во рту ее таинственного вкуса, магическим путем приобщающего к американскому образу жизни. Он изредка видел на своих сверстниках американские джинсы, но никогда не прикасался пальцами к их мелкорубчатому, такому мягкому на вид, материалу. К тому же, если он и видел "американские" джинсы, никогда нельзя было с уверенностью сказать, что это не польская подделка.
Влад ни разу не держал в руках НИ ОДНОЙ американской вещи - и при этом над ним нависала постоянная угроза того, что в один прекрасный момент, который мог оказаться ЛЮБЫМ моментом его жизни, на крышу его дома упадет американская ракета, которой и лететь-то от Невады до Москвы всего двадцать минут. И если Владу повезет, и она не сразу взорвется, он, возможно, увидит какие-то обломки ее корпуса, прежде чем она радикально вторгнется в его жизнь. Ха-ха, "вторгнется в жизнь"! Можно ли смерть считать вторжением в человеческую жизнь? И ведь американцы находятся в таком же положении. Не от того ли у них столь жгучий интерес к Советскому Союзу? О чем они думают, когда толпами расхаживают по Красной площади? Может, в них говорит элементарное любопытство - они хотят знать, откуда к ним придет смерть?
