Олег Верещагин - Новое место жительства
Сашка с обеими девчонками — Ольгой и Аней — ушёл первым; вместе с ними пошли Димка Лукьянов и Витька Редин. Они уже исчезли в темноте, когда оттуда послышалась гитара и голос Коновалова:
— Глухо лаяли собаки
В убегающую даль…
Я явился в чёрном фраке -
Элегантный, как рояль.
Вы лежали на диване -
Двадцати неполных лет…
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет…
К нему присоединились другие мальчишки:
— Расположен
кверху дулом
Сквозь карман он мог стрелять,
А я думал,
я всё думал -
Убивать? Не убивать?
Уличный концерт прервал злобный женский визг:
— Ды коды ж вы заткнётись, падддддддонки, сво–ло–та–а-а малолетняя…
— Пэ–э-эрдон, ма–адам, — раздался голос Сашки, а затем — звонкий хохот девчонок, потому что послышалось очень громкое, очень похожее и очень гнусавое подражание саксофону — типа «ууу–ммм–па–ба, уммм–па–ба, па–ба–па…»
Похоже, оппонентка задохнулась от негодования.
Юрка тоже слинял (они с Нинкой вместе укатили баллон), но я на него не обиделся. Не со мной же ему целоваться? Пашка с Димкой и Максим тоже ушли вместе. Остались кроме меня Роман и Вадим. Вадим, хотя и полностью оделся, сидел на берегу и бросал в воду камешки. Роман, качая кроссовками в руке, спросил его:
— Пойдёшь?
— Скажи там, что я попозже, — ответил Вадим и махнул рукой — нам обоим: — Пока.
— Пошли, провожу, — кивнул мне Роман. Я хотел было сказать, что ничего не боюсь, но потом сообразил, что он и не имел в виду это — а просто думал, что я не найду дорогу. Я её отлично запомнил, но отказываться не стал.
Как не стал и обуваться.
Мы поднялись переулком. Горели редкие фонари окна домов, было не так уж темно, как казалось у речки и довольно многолюдно — на лавочках тут и там сидели компании разных возрастов (от предподросткового до глубоко пенсионного), обсуждавшие насущные проблемы, кто‑то ещё катался на великах. Особого шума слышно не было. Земля оказалась тёплой, я только немного боялся распороть ногу о какие‑нибудь дары цивилизации.
— Ты на Юрку не обижайся, — вдруг сказал Ромка. — У них с Жютиком большая любовь.
— С кем? — не понял я. Ромка негромко засмеялся:
— А, это у Настёны прозвище такое — Жютик… А тут такое дело, сам видишь, мы думали, что он уже вернулся, а его подкараулили…
— Ничего, что он про всё мне рассказал? — не стал я развивать эту тему. Роман усмехнулся — я увидел эту усмешку:
— Если кто‑то среди нас и разбирается в людях с первого взгляда — так это Юрка. А Беловодье — не наша монополия. И не наша колония. Скорее уж это общий подарок. Для всех. И разу уж Юрыч решил, что и для тебя тоже — значит, и для тебя тоже.
— А ты почему в этом участвуешь? — снова задал я вопрос. Роман удивлённо и даже чуть насмешливо посмотрел на меня:
— У нас у всех одна причина… хотя… — он помялся и признался: — Мне ещё и просто интересно. Интересно, что из всего этого получится. Интересно в этом участвовать.
— А шею сломать? — испытующе полюбопытствовал я. Роман рассмеялся:
— Десятки наших ровесников ломают себе шеи каждый день в сто раз более глупо. Вообще бессмысленно. На этом фоне возможность сломать шею за высокие идеалы — почти счастье.
Мда, подумал я, вот вам и глухая провинция… Как это он — «возможность сломать шею за высокие идеалы — почти счастье». Лихо. Юрка говорил примерно то же самое. И, похоже, вся компания примерно так же и думает.
— А какое у тебя прозвище? — неожиданно (теперь уже для себя самого) спросил я. Но Роман вроде бы и не удивился:
— Милорд.
Хотите верьте, хотите нет — но чего‑то подобного я ожидал ещё за секунду до ответа.
— Наша школа. И твоя теперь. А напротив — интернат, — сказал Роман, кивая на большие трёхэтажные здание, занимавшие по обеим сторонам почти весь квартал, мимо поворота в который мы проходили. (Кстати, похоже, что сейчас мы шли другим путём, не тем, что вёл меня Юрка.) Обсаженные ровным строем тополей — не пирамидальных огрызков, а настоящих тополей — здания выглядело величественными, и я почему‑то спросил:
— А как раньше город назывался?
— А почему ты решил, что он как‑то назывался? — удивился Роман.
— Так у вас много старых зданий, а название советское — Северсксталь…
— Смешно, но он так и назывался, — ответил Роман. — Хотя построен в середине девятнадцатого века… Было село Северское, а потом, после 1861 года,[27] один предприимчивый крестьянин завод построил. Ну а при советской власти развернули целый комплекс… В гербе города — стальной нож на верте; в верхней части пересечённого французского геральдического щита — герб Перми…
— Верт — это зелёный цвет? — вспомнил я. Роман улыбнулся:
— Ты что, увлекаешься геральдикой?
— Так… Читал кое‑что.
— Да, зелёный… Но «верт» — красивее по–моему… Погоди, я сухариков куплю, — он остановился, кивнул на маленький магазинчик с застеклённым фасадом, над которым горела надпись:
ПЕЙКА
ЕШЬКА
По периметру вывески шустренько бежали алые огоньки, сама надпись была густо–синей на кислотно–бирюзовом фоне.
— Ага, давай, — я кивнул и прислонился к одному из тополей.
Роман неспешно отправился к магазину.
Вечер был таким приятным и тихим, что моё чувство опасности помалкивало, даже когда неподалёку появилась из какого‑то проулочка компания в количестве пяти человек. Тот факт, что они шагали под музыку своих мобильников, включенную на максимум, уже свидетельствовал об их невысоком интеллектуальном уровне. Усугублялось это ощущение бесконечным неизобретательным матом и взрывами нарочито громкого хохота.
Но я до последнего надеялся, что они пройдут мимо.
Не прошли.
Когда они примолкли на секунду, а потом направились в мою сторону, я мысленно тяжело вздохнул, хотя и остался неподвижен. Пять человек. Мои ровесники. Тупые, но крепкие, будущая надежда любой избирательной кампании, так сказать. Даже если из магазина выскочит Роман (а я почему‑то был уверен, что он выскочит) — могут навешать обоим. Запросто.
Значит, надо не дожидаться начала разговора и быстренько как минимум сделать из пятерых четверых.
И я приготовился (пожалев, что стою босой) пнуть того, который окажется ближе, в пах, едва раздадутся мантрические слова: «Закурить есть?»
— Закурить… — начал идущий первым. И умолк, потому что Роман (он подошёл за их спинами — я и не заметил) весело и громко сказал:
— Не курит он.
Они раздались в стороны. Я напрягся, готовясь атаковать. Но Роман стоял на краю тротуара, бросая себе в рот сухарики из пакетика. И широко, приятно улыбался.
