Александр Сивинских - Зверь с той стороны
— Конечно, — подтвердил Костя, покосившись на Катю. Катя задумчиво изучала дырку в столешнице, оставленную выпавшим сучком, и в беседе участия не принимала. Костя вообще не слышал ещё её голоса. — Скажи, а ты разве не был поэтом в моем возрасте?
Никита, рассмеявшись, погрозил ему пальцем:
— Ого! Переходишь в контрнаступление? Великолепно. В наше время для начинающего поэта, не имеющего пока громкого имени, чертовски важно быть напористым, иначе — затопчут. Надеюсь, в будущей моей книге раздел, посвященный Константину Холодному, займёт, по крайней мере, главу. Кстати, Холодный — это ведь литературный псевдоним?
— Почему ты так решил? Мой возраст, так?
— Не важно. Я же не ошибся?
— Ты ошибся, — сказал Костя, самую малость покривив душой. Одну букву в своей фамилии он всё-таки изменил: последнюю малоросскую «х» на более богемную "й".
— Ого, — удивился собственной оплошке Никита. — Такое со мной впервые. Теряю нюх. Что ж, тем хуже для меня. Между прочим, ты можешь показать нам что-нибудь из своих стихов?
— Сейчас нет. Декламировать не люблю, а записанного не захватил. Давайте завтра? — Он посмотрел поочерёдно на брата и сестру.
Никита кивнул, закурил. Катя тоже кивнула и посмотрела на Костю в упор. Косте показалось, что в её взгляде он различил заинтересованность, чуть грустную улыбку и отголосок чего-то, могущего быть вызовом или даже приглашением. К чему? Неужели?…
Господи, подумал он, какие только мысли не приходят в романтическую мою головушку. Это всё антураж виноват. Слишком душистый чай, слишком поздний вечер, слишком сладкий мёд…
И слишком большою сделалась вдруг интимность: Никита как бы устранился. Он откинул голову и пускал дым в потолок, и сам, казалось, стал словно дым. Его относило ветерком куда-то за пределы веранды, вместе с табуретом, самоваром, столом. Катю же напротив притискивало к Косте почти до взаимного касания. Всё стало темно и плоско, только девушка виделась объёмно, отчётливо, и острые напрягшиеся соски почти просочились уже сквозь тонкую ткань сарафана, а может, это сарафан впитывался в её тело, оставляя на загорелой поверхности лишь цветные татуировки геометрически-бесконечного греческого орнамента. Гулко, торопливо бухало по ржавой школьной крыше чьё-то сердце. Бесстыдно топорщились чьи-то голубые джинсы. «Собачка» молнии, открывая зубчик за зубчиком, сползала вниз. Пот выступил по всему лицу. Катины губы приоткрылись, показавшаяся полоска зубов была нечеловеческой — частокол из кривых перламутровых игл, похожих на рыбий хребет — но прекрасной и манящей. К ней хотелось прикоснуться языком…
А ещё слишком впечатлительный юнец, добавил Костя безжалостно, впиваясь в бутерброд и отчасти в язык, который, оказывается, частично уже выглянул изо рта. Реальность скачком вернулась на место.
Дальнейшее чаепитие проходило в молчании и скоро и скомкано окончилось.
Уже прощаясь, Костя вспомнил "собственно, генеральную-то причину" посещения. Стараясь, чтобы в голосе звучало побольше легко распознаваемой иронии, он поведал о коврике, собственных замерах расстояний и плуте-отце.
Брат и сестра восприняли его рассказ необычайно серьёзно.
— Может быть, ты напрасно смеешься, Константин, — сказал Никита. — Проникновение в наш мир иных измерений и тамошних обитателей на протяжении всей истории человечества не вызывало сомнений у многих и многих совсем не глупых людей. Вовсе не обязательно, чтобы оно сопровождалось огненными столпами до неба или вздохами привидений в заброшенных замках. Твой случай, пожалуй, даже более показательный. На метафизические проявления в быту мало кто обращает внимание, считая ерундой или же, вот как ты, ошибкой. Хотя как раз тебе-то, как поэту, подобная недоверчивость не делает чести, уж прости. Разумеется, мы подпишем твою бумагу, но сначала должны взглянуть на поле, так сказать, действия потусторонних сил. Приноси завтра свой коврик, мы произведем совместные обмеры, а полученные результаты скрепим подписями. Ведь ты не хочешь, чтобы мы занимались лжесвидетельством? — попытался он разрядить обстановку, но за шутливым тоном последней фразы таилась едва ли не угроза. Напряжение, по крайней мере, точно. — И не забудь стихи, — напомнил он.
— Не забуду, — угрюмо пообещал Костя. Он понял, что завтра в гости к ним не пойдёт. Хватит с него мистики и мистификаций. Сначала шутник и матерщинник дядя Тёма, теперь вот Никита.
Хилиазм, как видно, поражал не только поэтов Серебряного века.
3. ТЕНИ БЫЛОГО
Голосили лягушки. Позвякивал во дворе цепью Музгар. В оконное стекло бился мохнатый ночной мотылек. Баба Оня спала тихо-тихо: Костя едва слышал её дыхание, необыкновенно органично сплетённое с тиканьем ходиков. Он как будто слышал ещё чьё-то покойное дыхание и без ненужного удивления полагал, что оно принадлежит Кате, так как от его звука рождалась вибрация внизу живота, подтягивалась мошонка, а возникающие образы были откровенно эротичны.
Стихи появились пока без первой строфы, но Костя на неё не отвлекался: потом, всё потом — название, редактирование, вылизывание и глянцевание. Текст «пёр», "пёр" как никогда прежде, и следовало поспевать записывать:
Вот картина: желаю, чтоб отзвук шагов потерялся в летящем тумане,
Голубом, как последний прозрачный дымок дорогих сигарет.
Чтобы губы и пальцы, и скольженье, скольженье на грани…
И дрожание слов: Осторожнее, милый… Мне больно… О, нет!…
Чтоб румянец стыда, и испуганный трепет девичьей ресницы,
И хрустальная в небе луна над хрустальной студёной водой.
Чтобы шёпоты трав, и кустов, и полночное пение птицы,
И волшебная капля пупка, и пушок под пупком золотой…
Чтоб прерывистый вздох!… и сверчков и цикад кастаньеты.
Чтобы слышалась девичья песня под позднюю где-то гармонь.
Чтобы звёзды роняли на крыши лучей серебристых монеты,
И костёр на горе… И его романтичный, немного неверный огонь…
Чтоб безумие страсти — проснувшейся, рвущейся к небу!
Чтобы ивы косами по пыли дорожной мели.
Чтобы ветер трепал ковыли, и неясно — ты был или не был…
Чтобы мошки свече жизнь в полёте, как сладкую жертву, несли…
Чтобы…………………………………………………
Чтобы рыбки плескались в пруду, дробя на осколки луну.
И чтоб слёзы, как росы. И охряный восход. И ни звука.
И блаженство смежения век, и отход к долгожданному сну…
Застопорилось вдруг и сразу. Первой строчки не было. Не было вообще. Нигде. Ни внутри Кости, ни снаружи. Кажется, её не было во всей Вселенной. Или же Вселенная почему-то отсоединилась от Кости.
