Юрий Никитин - Сингомэйкеры
На другой день тема легализации инцеста попала на все первые полосы газет, о нем заговорили в инете, по радио, начались бурные дискуссии. Глеб Модестович сообщил несколько хмуро, что даже если общество и не примет инцест, то сама горячая тема свое дело сделала: споры достигли такого накала, что наверняка отвлекли на себя внимание горячих голов, а благодаря этому не состоялось несколько десятков демонстраций, пикетов, массовых беспорядков и даже убийств.
Через пару недель ожесточенных обсуждений на всех уровнях прессы и власти я ощутил, что инцест начинает переламывать предубеждение, что это что-то крайне нехорошее. В то же время я чувствовал, что с легализацией несколько труднее, чем с вышедшими из подполья гомосексуалистами или с трансвеститами. Те на виду, им прошлось бороться за легализацию в общественных местах, а инцест происходит, как правило, в семье: мать с сыном, отец с дочерьми, брат с сестрой, все тихо и по-домашнему, на люди и не выносится.
Глеб Модестович кривился, но организовал ряд интервью с видными деятелями искусства, что баловались инцестом, проплатил с десяток статей в прессе и сам удивился, как из скрытого ручейка мгновенно образовалась бурная и широкая река.
Конечно, в первую очередь на поверхность вышли те, кто уже практикует инцест, но в их ряды стали массово вливаться и те, кто раньше ни сном ни духом, как говорится. Я побаивался, что за мной в организации закрепится какая-нибудь дурная кличка, так бывает, коллеги – народ жестокий, но как-то обошлось, хотя острили и посмеивались многие.
Арнольд Арнольдович в мою защиту привел императора Диоклетиана, который в ответ на упреки сына, что отец ввел налог на общественные уборные, поднес ему под нос горсть золотых монет и спросил, чем пахнут. Когда тот ответил, что ничем, Диоклетиан сказал нравоучительно: «А ведь они из говна!» Я кисло улыбался, сравнение не очень-то, но, с другой стороны, Диоклетиан прославился мудростью, один-два изданных им закона на грани фола его величие не портят.
Правда, из всего, что сделал Диоклетиан, помнят именно это знаменитое «Деньги не пахнут!», так что и обо мне могут говорить, что это тот, который маму имел во все щели.
Через пару месяцев, когда инцест окреп, укрепился, когда появились общества инцестлавов и прошли государственную регистрацию, когда начали создавать свои политические партии и свое лобби, на моем дисплее замигала иконка внутренней связи, я увидел крохотное лицо Глеба Модестовича.
Торопливо кликнул, лицо расширилось на весь экран. Растрепанный, с печальными глазами, он посмотрел на меня грустно, словно изобрел атомную бомбу и не знает, что с нею делать, спросил нерешительно:
– Евгений Валентинович, я вас не слишком отрываю?
– Вообще не отрываете, – ответил я бодро.
– Правда?
– Правда-правда!
– Ну смотрите, – сказал он грустно, – а то, если отрываю, вы скажите. У меня, собственно, ничего срочного, но хотелось бы перекинуться парой слов.
– Я весь внимание, – ответил я с готовностью.
Он грустно улыбнулся.
– Я человек из прошлого века, Евгений Валентинович. И больше ценю живое общение.
– Бегу, – сказал я, вылезая из кресла.
– Будьте осторожнее в коридоре, – посоветовал он.
– А что там?
– Да только что пол помыли. Скользко, убиться можно.
– Буду осторожен, – пообещал я.
Через пять минут я уже входил в его кабинет, постучав предварительно и услышав слабое «Открыто». Глеб Модестович утопает в низком кресле, на изогнутом столе три монитора, на всех графики и таблицы, на голове огромная дуга с наушниками.
Он повернулся ко мне вместе с креслом, медленно стащил дугу и, морщась, помассировал красные распухшие уши.
– Садись, Евгений Валентинович.
– Спасибо.
Я сел, он поинтересовался:
– Кофе, чаю?
– Да чего уж тянуть, – ответил я с натужной бодростью, – давайте уж сразу! Что я натворил снова?
Он покачал головой, грустное лицо стало совсем печальным.
– Евгений Валентинович, – проговорил он медленно, мне показалось, что всесильный шеф тщательно подбирает слова, это удивило и насторожило. С одной стороны, льстит, богоподобный шеф снизошел, чтобы объяснить нечто мелкому муравьишке вживую, с другой страшит: для кого подбирают слова, тому не доверяют. – Евгений Валентинович, дорогой… Я очень ценю ваш энтузиазм и вашу неистовую работоспособность…
Он сделал паузу, выбирая палку не слишком тяжелую, чтобы не убить с одного удара, я сказал поспешно:
– Спасибо, шеф! Я счастлив вашей оценкой.
Он кивнул, а как же иначе, я должен быть счастлив, продолжил тем же тоном и так же рассчитывая слова и даже слоги:
– …однако, Евгений Валентинович, как я уже говорил вам… старайтесь не слишком уходить с нашей линии…
– Шеф, но я…
Он прервал нетерпеливым взмахом руки.
– Евгений Валентинович, вы как историк хорошо помните судьбу великого Рима. Необъятная Римская империя раскинулась на весь тогда известный мир, там были лучшие ученые, скульпторы, поэты, музыканты… Римская юриспруденция и сейчас служит основой всей правовой системе, римские дороги и сейчас работают… И вот при том могуществе Рим начал, как мы говорим теперь, наслаждаться жизнью. А то, что раньше считалось распущенностью и развратом, быстро стало нормой. В римском обществе расцвели как инцест, скотоложество, гомосексуализм и лесбиянство… так и все прочие вывихи, я всех даже не знаю. Чем это кончилось, знаете сами. Вот пока все, что я могу сказать.
Я всплеснул руками.
– Глеб Модестович! Охотно принимаю ваше замечание. Ну, как от отца родного!..
Он смотрел с недоверием, но спросил вроде бы с надеждой:
– Правда?
– Истинная, – заверил я. – Если вы про тот инцест, то я про него уже и забыл. Это была одна из задач, я ее решил. Признаю, грубо, но при ее решении не было ни убийств, ни народных волнений, ни всплеска инфляции, ни пересмотра договоров и государственных границ! Даже, как говорится, ни одно животное не пострадало! А сейчас я занимаюсь проблемой сепаратизма в Бельгии. Не менее увлекательно, честное слово.
Он слушал, кивал, наконец вздохнул с великим облегчением.
– Ну тогда все хорошо. Я уж боялся, как бы вы не восхотели продолжать, а то и возглавить это движение. Они собираются выдвигать своего кандидата на президентских выборах! А при думских выборах наверняка преодолеют семипроцентный барьер.
– Не может быть!
– Уверяю вас. Что, передумаете?
Я замотал головой.
– И слушать о них не хочу. Это была всего лишь одна из решенных задач. Уверен, не самая сложная, мне еще предстоит решать и посложнее. Я о них уже и забыл, Глеб Модестович! Ну, почти забыл… Во всяком случае, думаю только о проблеме Бельгии. Все-таки, на мой взгляд, франкоговорящие могут оторвать свою провинцию, и тогда Бельгия вообще перестанет быть Бельгией с одними валлийцами…
