Константин Брендючков - Последний ангел
«Стоп! — спохватился Олег Петрович и на миг остановился, пораженный какой-то мыслью. — Почему они называли Солнце греческим словом Гелиос? Они не могли знать греческий! — Олег Петрович пошел медленней. — Но они и русского языка не могли знать, а я их понимал — вот нелепость-то! — Казалось, над чем тут голову ломать — сон же! — но что-то беспокоило. — Ах, вот в чем дело: что-то похожее уже встречалось у Герберта Уэллса. «Война Миров»? Нет, это было связано с чем-то божественным… Ну конечно, «Люди как боги». Это там люди будущего разговаривают на своем языке, немец считает, что это язык немецкий, а англичанин утверждает, что слышит чистый английский язык».
И, облегченно вздохнув, Олег Петрович вновь зашагал твердо и размашисто.
Чем ближе к заводу, тем чаще попадались прохожие, хотя это был еще не заводской народ — до смены далеко. Откуда-то с соседних улиц докатился по-зимнему мягкий стук трамвая. Очки у Олега Петровича иногда мутнели от дыхания, и тогда уличные светильники на миг обретали причудливые формы. Непроспавшаяся вахтерша в проходной неодобрительно глянула на его пропуск — куда, мол, приперся в такую рань! — и, пожевав губами, отвернулась, сняла крюк с неотворявшейся еще сегодня двери.
Сразу за проходной на большом рекламном щите, украшенном резным изображением первого космического корабля, запущенного прошлым летом, виднелись приказы по заводу и разные сообщения. Сегодня в глаза бросалось старательно написанное на ватмане приветствие частного порядка: «Поздравляем слесаря ремонтно-механического цеха товарища Гаврилова Николая Кузьмича с шестидесятилетием со дня рождения и желаем ему спокойного, интересного отдыха и долгих дней здоровья, бодрости и счастья!»
В другие дни на щите прикалывались афиши театра или цирка, объявления о лекциях, собраниях, а то и выпуски «Не проходите мимо». Тут же, в свое время, появится портрет слесаря Гаврилова в черной рамочке — это уж точно, за всем этим на заводе внимательно следят. И это по-человечески трогает: для многих завод стал вторым их домом, а то и главным.
Без рабочих у завода непривычный, чуть ли не дикий вид. Меж цехами безнадзорно кружит поземка, и космы ее смешиваются со струями пара из отопительных устройств. С крыш после недавней оттепели свесились сосульки. Местами они образовали фестоны, кое-где накопились угрожающими сталактитами пудового веса, а меж окон хищно изогнулись к стенам тигриными когтями, — того и гляди, вцепятся в карниз и начнут рвать цех в клочья.
Всего таинственней и значительней выглядит цех ночью. Когда идет работа, он — знакомый до мелочей — не задерживает внимания, в нем все подчинено рабочим, технологии, законам и порядкам производства, — он второстепенен, он — только фон. А ночью, без рабочей смены, цех существует сам по себе, и кажется, что он думает свою неведомую думу.
В нем темновато. Редкие лампы дежурного освещения бессильны достать дальше основных проходов, везде лежат резкие тени, сгущающиеся к стенам в непроницаемую тьму. Из нее тут и там выставляется плечо или челюсть станка, мерцает вспотевшим и невысохшим за ночь металлом какой-то рычаг или обрез цилиндра, чуть проступит кое-где переплет окна. Станки будто спят, от них все еще пахнет эмульсией, маслом и металлом. Они и не остыли даже как следует. Спят станки, как лошади, стоя, и кажется, даже во сне помнят своих хозяев.
Днем в цехе все покрывает гул станков, сейчас шаги звучат глухо, но весомо, и из-за этого с крана или с фермы внезапно сорвалась галка, куда-то пролетела, неведомо как различая путь во мгле. Нет, не мертв цех и по ночам.
Впереди, на столе горизонтально-фрезерного станка зажглись два зеленых огонька. «Когда успели и зачем поставили эти индикаторы, их же не было!» А огоньки, по мере приближения к ним, то зажгутся, то погаснут. «Странно, что за сигнализация!» — раздумывает Олег Петрович на ходу и вдруг догадывается: «Ах, это же приблудная кошка, которая прижилась в цехе еще с весны. У нее даже котята здесь появились под одним из верстаков». Долго не показывались котята, выросли совсем дикие, но рабочие помаленьку приручили их, а потом то ли себе взяли, то ли пристроили к добрым людям. Теперь кошка опять одна и ведет свою странную цеховую жизнь без пропуска и табельного учета.
В бюро, кроме сторожихи, тоже никого нет, конструкторы соберутся лишь через полчаса, и это время, когда ничто не отвлекает, Олег Петрович собрался употребить на обдумывание лучшей связи деталей конструируемого им механизма. Он разделся, погрел руки на батарее и осветил свой кульман.
Чертеж был почти готов, но решение получилось очень уж стандартненьким, без зернышка самостоятельности, способного порадовать конструктора. Олег Петрович беспокойно морщился, искал новое решение, все-таки нашел его и приступил к переделке.
Уже давно собрались все сослуживцы, успели поработать, несколько раз сходить на лестничную площадку покурить. Время близилось к обеденному перерыву, а он все кроил и перекраивал свою конструкцию, безжалостно стирая готовое и вычерчивая по-новому.
— Что же вы наделали? Вчера еще все было готово, а теперь? Вот вам Лев Васильевич покажет, как умничать, учинит разнос, — услышал Олег Петрович.
— Ходили мы на тигров и на львов, от них летели только клочья, — задорно ответил он подошедшей сзади Афине Павловне, узнав ее по голосу.
В бюро эту высокую красивую черноглазую женщину, похожую на гречанку, звали Афиной Палладой, но относились к ней настороженно. Знали, что она более года назад развелась со своим мужем, и почему-то считали, что она «ловит нового».
Олег Петрович тоже склонен был так думать после того, как Афина Павловна однажды заявилась к нему на квартиру и пригласила его на новоселье. Она была тогда подозрительно оживлена, разговорчива и явно не торопилась уходить. И как же она была поражена, услышав вдруг из соседней комнаты недовольный голос его жены:
— Это до каких же пор я буду ждать? Все остыло, а ты там ерундой занимаешься!
Где же было Афине Павловне догадаться, что это просто-напросто включился магнитофон. У нее сразу расширились и без того большие глаза, она сорвалась с дивана и сразу же ушла, а через несколько дней не удержалась и в деловом разговоре обронила, как будто невзначай:
— А ваша бывшая жена вас, оказывается, посещает?
В тот раз Олег Петрович отмолчался, и она долго не заговаривала с ним, а теперь вот опять подошла.
До сих пор она не обращала на него внимания, уж очень он был пожилым, а теперь почему-то заинтересовалась. Она приглядывалась к нему все больше и больше. Что-то привлекало ее, но что: энергичность, знания, ум? Конечно, он не был красавцем, но внешность его чем-то правилась. У него был большой лоб, добрые карие глаза, опушенные длинными ресницами, смелый разлет черных бровей и правильный овал лица, слегка сужавшийся к подбородку.
