Александр Рыжков - ФБР
Хотя какая уже разница? Мёртвый памятник мёртвому человеку. Эхо давно сгоревшей в безжалостном пожаре времени эпохи, которую и в школах теперь не изучают больше одного урока в пятом классе, да и то в качестве факультативного занятия, на которое почти никто не ходит…
У кирпичной стены дряхлого довоенной постройки дома гордо громоздился сигаретный автомат. Покрытый толстым слоем пыли, с трещинами в витрине, с дырками и обрывками разноцветных проводов вместо доброй дюжины кнопок — автомат всё же был исправен. Накормив его горстью мелочи и одной бумажкой, я выбрал более-менее удовлетворяющую мои табачные предпочтения пачку «кэмэл блю», кнопка с изображением которой чудом пережила все обрушившиеся на неё тяготы. Жадно проглотив наживку, автомат недовольно стуча и скрипя выплюнул взамен мятую пачку. Принципиально не отыскивая на ней срок годности (который, наверняка, пугал седой древностью), я сунул пачку в карман брюк. Курю немного — сигарет семь-десять в день. Хотя для подавляющего большинства людей Земли эта цифра может показаться чудовищной.
Да, в наше время почти никто не курит…
В другом кармане ждала своего звёздного часа открытая пачка «мальборо», но мне захотелось попробовать курева из новой. Флегматичный верблюд вяло приглашал отведать славного табака, который в своё время так сильно любили американские солдаты. Меня не прельщала перспектива побыть в шкуре пиндоса, но вот просто покурить — милое дело.
Демонстративно затягиваясь и наслаждаясь удивлёнными, осуждающими, а порой полными отвращения взглядами прохожих, я шагал по улицам родного города. Топтал полынь, изредка спотыкаясь о выбоины в асфальте и зазоры в побитой тротуарной плитке.
Приговорив к огненной смерти три сигареты, я оказался у панельных стен родного дома. Настроения дальше слоняться не обнаружилось, и я благополучно поднялся на пятнадцатый этаж. Разумеется, лифт не работал. Разумеется, он лет пять, как не работает. Разумеется, я запыхался.
Разумеется, по дороге я вступил в лужу кошачьей мочи…
Из жизни доблестной милиции 1Майор Чан Вэй Кун, известный в милицейских кругах под кличкой Малыш, молчаливо разглядывал женщину.
Женщина мертва: из правого уголка губ по щеке медленно тянется тонкая багряная струйка, стеклянные глаза смотрят сквозь потолок в небо, на лице уродливая маска страха.
Да, она знала, что вскоре умрёт, и знала, кто послужит причиной её смерти…
Малыш окинул взглядом место убийства. Убогая мебель, голые стены, дешёвый линолеум, дымящаяся в пепельнице на подоконнике сигарилла — последняя в жизни хозяйки квартиры. Женщина так и не успела затянуться. В последний раз её бессмысленной жизни.
В луже крови, натекшей из ран женщины, лежал использованный байган. Женщина была из тех, возраст которых ну никак невозможно определить на глаз. К облегчению Чана она не отличалась красотой — обычная женщина, лишённая природой осиной талии и большого размера груди. Обладательница болезненно худых ног с варикозными венами. К тому же, лицо с натяжкой можно назвать «не отталкивающим».
В общем, жаль её не было. Не то, что в прошлый раз. Да, тогда Малышу пришлось умертвить настоящую красавицу, пусть и с мешками под глазами — результатом бессонных ночей радости.
Свою работу Малыш сделал. В комнате его больше ничто не держало. Он потушил сигариллу о дно пепельницы и вышел прочь.
Вскоре за трупом придут ребята из отдела сбора урожая. Они будут долго материть Чана за то, что работу свою он проделал не чисто. Уже второй раз на этой неделе. Да, сейчас такой промах может сойти с рук не так легко, как прошлый. Настроение упало ниже обычной отметки. А куда уж ниже обычной отметки? Того глядишь и до чёрного сектора недалеко…
Но и в прошлый раз, и в этот — «превышения лимита жестокости» требовали обстоятельства. Так Чан напишет в рапорте. Начальство поверит, или сделает вид, что поверит…
На стоянке у дома ждала патрульная машина. За рулём сидел молодой милиционер; сержантские лычки на его погонах ещё не успели потемнеть от времени. Дождавшись, когда напарник усядется и закроет дверь, парень подал топливо на двигатели. Дюзы выплюнули мощные струи раскалённого воздуха.
Патрульная машина взмыла в небо.
Глава 2
Шкала настроения Зиновия Сергеевича Градова проползла ниже красной отметки и угодила в чёрный сектор. Последний раз такое случалось семнадцать лет назад, когда Зиновий зазевался за рулём своей «таврии» и насмерть сбил старуху. Да, несчастная была и без того больна, стара, дряхла и вряд ли протянула бы больше полугода, но всё же… Ускорить естественный процесс смерти другого человека — не очень-то и хороший поступок…
Зиновию Сергеевичу тогда повезло. Во-первых, ему попался талантливый адвокат. Во-вторых, вы получаете бесплатный байган, если настроение в чёрном секторе. Пусть самый простой, без излишеств, но и этого вполне достаточно. Всё время с момента аварии и до третьего месяца в исправительной колонии, Зиновий Сергеевич мог не отказывать себе в удовольствии и надевать «маску счастья» столько раз, сколько позволяло здоровье. А здоровье у него тогда было ещё крепким, как у быка. Единственный минус — при чёрном секторе жизни особо не порадуешься. Байган в этом случае — лекарство для уязвлённой души, не более.
Ну, признаться, был ещё один минус: год исправительной колонии. Хотя это лучше чем высшая мера наказания, о которой ходатайствовало обвинение в лице прокурора. И кто знает, чем весь этот сыр-бор закончился бы, не попадись Зиновию Сергеевичу хороший адвокат. К сожалению, Зиновий уже забыл, как его зовут… Адвокат свёл всё к несчастному случаю, неблагоприятному стечению обстоятельств. И вместо того, чтобы на радость зевакам быть сожжённым в чане с кислотой на центральной площади, Градов был депортирован на исправительные работы в одну из сибирских колоний.
Там-то он и получил кличку «Зина»…
Нет, в колонии объектом сексуального насилия Зиновий, как сам утверждает, никогда не становился. Кличку ему придумал один шутник, уж очень потешавшийся над именем «Зиновий». Самого шутника звали Эммануэль Жак. Он любил шутить над всеми — над кем это было позволительно, и над кем это было вредно для здоровья. За свои шутки Жак частенько получал по роже, иногда по печени или почкам, бывало и по яйцам сапогом отхватывал. Даже миролюбивый Зиновий Сергеевич иногда не сдерживал себя и давал волю кулакам. Но Эммануэль всё не переставал шутить. И чем сильнее его били, тем злее становились его шутки.
Всё бы ничего, да вот как-то раз язвительный шут Эммануэль Жак не поднялся со своей шконки во время утреннего построения. Надзиратель пнул его и тут же отпрянул, увидев у вывалившегося из-под одеяла Жака второй рот под подбородком. Кто-то очень умело и качественно вскрыл шуту горло. А главное, бесшумно, ведь даже ссученные ничего не услышали ночью. И если учесть, что металлические предметы: будь-то ложки, вилки, вилколожки, ножи, сварочные электроды, отвёртки, крышки от бабушкиного варенья, да хоть грёбаные пилочки для ногтей — категорически запрещались в колонии, то это лишний раз доказывало мастерство убийцы. Наверняка он сделал зло, заточив о камень украденную из столовой деревянную ложку.
