Владимир Фильчаков - Паук
— Поверь, старик, не знаю я его, — бубнил он, глядя на Прошина со страхом. — Чем хочешь поклянусь. Мамой поклянусь, женой, дочерьми…
— Не надо! — Прошин бегал по Корзуновской столовой, всплескивая руками. — Не надо клясться! Но он сказал, что тебя знает!
— Послушай, старик, ну мало ли кого он там знает! — Корзунов быстро схватил бутылку водки, плеснул себе в рюмку и залпом выпил, Прошин даже ахнуть не успел. — Я про него от Кабанова услыхал. Тот по пьяне мне слезно признавался, что собирается к этому Ройстерману сходить. Вот ей- богу! — Корзунов накладывал на себя размашистое крестное знамение. — А по трезвяне смотрел на меня коровьими глазами и открещивался обеими руками!
— А! — Прошин безнадежно махнул рукой, сел на стул, ссутулился.
— Сколько он запросил? — раскрыв рот, хрипло выдавил из себя Корзунов.
— Сто тысяч рублей.
— Всего-то? — Корзунов хохотнул, покачал головой.
— Всего-то? — Прошин вскочил, снова забегал. — У меня и половины нет!
— Я тебе займу. Нет, не все, но двадцатку займу. Насобираешь с миру по нитке.
Пррошин сел, уставился на приятеля.
— Ты рехнулся? С чего ты решил, что я буду платить? Это ж надувательство одно!
— Не рехнулся я! — Корзунов приблизил лицо, зашептал, оглядываясь на кухонную дверь. — Надувательство, как же! Кузьмин вон — купил таланту себе. Знаешь ведь, как он живет…
— Вздор! — закричал Прошин, Корзунов зашикал на него, тот прикрыл рот рукой. — Вздор, говорю. У Кузьмина писательского таланту ни на грош. Графоман, да и только.
— Ты, Витя, дурак, или кто? — спросил Корзунов, глядя с непритворным ужасом. — Я ж тебе объяснял, что писать так, как Кузьмин тоже талант нужен. Или не объяснял? Тебя вот издают такими тиражами? Про тебя по телевизору трещат день и ночь? Ты премии получаешь? Сколько книжек ты издал? Три? Четыре? И что? Тебя хоть раз остановила на улице девчонка с горящими глазами, чтобы выпросить автограф?
— Было…
— Врешь! — убежденно сказал Корзунов. — На тусовках было, не спорю. Но там у всех автографы просят, даже сами фэны друг другу в книжечки пишут. На долгую добрую память. А? Ну согласись, согласись!
Послышался стук, и робкий голос жены Корзунова поинтересовался, не нужно ли чего-нибудь мужчинам. Хозяин высунул голову за дверь, opnanplnr`k:
— Душа моя, у нас очень важный разговор, нам не надо мешать.
— Ну, так что? — грозно спросил он у Прошина, нависая над ним.
Прошин пожал плечами, поежился.
— Враки все это, — произнес неуверенно.
— Ну конечно! Ну конечно! — Корзунов хлопнул себя по толстым ляжкам, принялся ходить из угла в угол. — Враки, а что ж еще! А ты попробуй! Попробуй, а потом скажешь, враки или нет. — Он остановился у стола, постоял минуту, потом резким движением разлил водку по рюмкам, поднял свою, осушил. Прошин неуверенно последовал примеру.
— Да я уж и так думаю, — проговорил Прошин, поглядывая на приятеля,
— может и правда заплатить?
— Заплати! — Корзунов навалился на Прошина, зашипел в ухо: — Заплати! Я тебе двадцатку дам, если окажется надувательство — можешь не отдавать. А?
— Ну?! — поразился Прошин.
— Вот и ну! Я сказал, значит, можешь не отдавать. А если правдой окажется — отдашь как миленький. Послушай, талант — это такая штука, которая ни алгебре, ни физике неподвластна. Чем черт не шутит? А?
— Вот хрень! — после долгой паузы с тоской выговорил Прошин. — У меня только тридцать, да твоя двадцатка — полсотни еще не хватает…
— Это мы мигом! — Корзунов схватил трубку радиотелефона, принялся тыкать в кнопочки дрожащим толстым пальцем. — Сейчас обзвоним всех, насобираем!
Прошин уверенным шагом шел к Ройстерману, перепрыгивал лужи и старательно обходил участки грязи, перемешанной башмаками прохожих. Во внутреннем кармане пиджака лежала толстая банковская пачка. Входя в подъезд, он тщательно вытер ноги о жесткий коврик у порога, поднялся по лестнице.
Дверь открыл сам старик.
— Так, — сказал он, разглядывая писателя, который старался не смутиться и не отвести взгляда. — Насколько я помню — господин Прошин собственной персоной?
— Я деньги принес, — буркнул писатель и сглотнул неожиданно сгустившийся комок.
— Ну, заходите! — весело сказал Ройстерман.
Они прошли в кабинет. Старик взгромоздился на стул, Прошин неуверенно присел в кресло. Помолчали. Прошин спохватился, достал пачку тысячных купюр, аккуратно положил на стол.
— Вот, — сказал он и кивнул в сторону денег. — Соблаговолите расписочку…
— Что? Расписку? — вскричал старик. — Ах, ну да, ну да.
Он достал лист бумаги, раскрыл старинный чернильный прибор, обмакнул перо с янтарной ручкой, очень четким почерком написал расписку, залихватски подписался, осушил чернила массивным пресс-папье и протянул лист Прошину. Тот прочитал, подтолкнул деньги пальцем. Старик взял пачку, небрежно бросил в ящик стола. Возникла неловкая пауза. Потом Прошин кашлянул, жалко улыбнулся:
— Эээ… А как же… товар?
— Товар? — старик вдруг захохотал. Потом резко оборвал смех. — Ах, да… Извините, просто вы очень веселите меня. Я не могу смотреть на вас без смеха. Товар ваш такого рода, что его не взвесишь, не отмеришь и не m`k|ex|. Но материальное воплощение вам будет, не беспокойтесь. Да вот и оно! — с этими словами он протянул Прошину еще один лист бумаги, мелко исписанный почти полностью. — Возьмите. Нет-нет, не читайте сейчас, все равно ничего не поймете! Потом, потом, когда придете домой. Да никому не показывайте! Ни жене, ни детям, ни Корзунову! Корзунову именно ни в коем случае! Иначе колдовство пропадет…
— Колдовство? — слабо выдохнул Прошин.
— Ну, а вы как думали? Я ведь не господь бог. Я скорее…Но не будем о грустном, — старик осклабился, показав большие желтые зубы. — Спрячьте лист и поспешите домой. И никому! Помните об этом!
Прошин не вышел, выплыл из кабинета. Каким-то непонятным образом он оказался на улице, огляделся и поплыл к подворотне. Он не чувствовал собственного веса. Он летел, летел!
Прибежал домой, проскочил мимо удивленной жены в кабинет, заперся на замок, постоял в раздумье — замок показался ему не совсем надежным. Выбежал в прихожую, схватил швабру, метнулся назад. Заложил шваброй ручки двери, замкнулся. С той стороны неуверенно поскреблись, и голос жены поинтересовался, что такое он делает.
— Не мешай мне! — прорычал Прошин, с разбегу бросился в кресло.
Достал листок, полученный от Ройстермана, вгляделся в него. Ему ничего не удалось понять. Какие-то буквы, кое-где мелькают слова, но когда к ним возвращаешься взглядом, их уже нет. «Глупость», «талант», «деньги» — эти слова встречаются часто, но исчезают, исчезают, и нет никакой возможности их поймать.
