Наталья Чернышева - Ромашка
— А ей нэ дэньги нужны были. Ей нужна была ты. А ты была, и в то же время тебя рядом нэ было. Избаловала ты ее, вот что. Дэтям строгость нужна. Порядок! И любовью здесь можно наврэдить еще больше, чем нэнавистью.
— Что мне с нею делать теперь? — беспомощно спросила я. — Что говорят твои карты?
— Вот, — Тамара выложила на столик каре. — Выбор у тебя, милая. Между жизнью и жизнью. И дорога впереди.
— Между жизнью и жизнью? — не поняла я. — Это как?
— Сама знаешь.
Я посмотрела ей в глаза, и Тамара не отвела взгляда. Она знала! Она откуда-то всегда знала о том, что произошло между мной и Ромашкой тогда на реке. Я вновь вспомнила отчаянный, умоляющий взгляд моей девочки. "Я жизнь отдам, только не бросай меня…" Мне стало не по себе.
— Пойду я, — сказала я, поднимаясь. — Прогуляюсь, побренчу немного, — я взяла за гриф свою гитару, которая жила теперь в шатре подруги, подальше от Ромашкиных друзей. — Просит душа минора!
— Иди, — отпустила меня Тамара.
Я сидела на видавшей виды парковой лавочке и перебирала струны верной гитары. Хотя опера по мне не плакала, все же говорили, будто я неплохо пела. Стоял прекрасный ранний вечер, прохладный и ясный, в парке гуляло много народу, в основном молодежь. Я не гнушалась подбирать деньги, что кидали мне под ноги довольные моими вокализмами отдыхающие. Это было не позорнее взяток от тупых студентов, неспособных после трех лет обучения отличить семейство крестоцветных от семейства голосеменных.
Снизу, от реки, поднималась веселая, хорошо разогретая алкоголем толпа. Парни хохотали и тискали подружек, девчонки визжали больше для порядку. Я с досадой решила уйти, не выношу пьяных малолеток, да еще в таком объеме. Но внезапно увидела среди них свою Ромашку и осталась сидеть. Она меня тоже узнала, и противно же было видеть, как скрутил ее страх: она стыдилась меня перед своими друзьями и до дрожи в коленках перепугалась за свою "репутацию".
— Спой нам, тетя! — потребовал один из парней, остальные загалдели. — Чего-нибудь веселенького, ага?
— Веселенького, говоришь? — я не отводила взгляда с молочно-белого лица Ромашки; густой макияж вызывал ассоциации с восковой куклой. — А почему бы нам и не повеселиться?
И я пела, и они швыряли мне деньги, а Ромашка, поначалу здорово перетрусившая, поняла, что я не собираюсь ее выдавать, осмелела, стала хохотать и хамить. Я с трудом сдерживала клокотавшую в груди ярость. Ну, устрою я своей доченьке ералаш, когда домой вернемся! Она у меня попляшет! Дрянь такая, ты посмотри! Ромашка, охамев вконец, кинула мне под ноги сторублевку, и я узнала купюру по характерной метке фломастером. Сегодня утром я получала зарплату и, пересчитывая деньги, обратила внимание на меченую сторублевку. Я не помнила, чтобы давала ее Ромашке на мелкие расходы. Да и на крупные тоже, если на то пошло.
— Ромашка, — с гневной яростью в голосе сказала я, вставая; жалобным стонущим звуком отозвалась на резкое движение гитара. — Ты взяла у меня деньги без разрешения! Все, концерт окончен! Мы едем домой!
Я крепко схватила ее за руку и поволокла за собой, не обращая внимания на вопли.
В квартире Ромашка устроила привычный уже концерт с битьем посуды. Она вопила и орала, а потом снова прыгнула на подоконник… Я смотрела словно со стороны, устало и безразлично. Этажом выше распахнулось окно, и вместе с нецензурными пожеланиями заткнуться на Ромашку обрушился поток помоев. Добрые хозяева, должно быть, специально копили эту дрянь всю неделю, поджидая удобного случая!
Я засмеялась. Смех был истерическим, но я впервые не стала брать себя в руки. Мне, как всегда, стало жаль мою девочку, но эта жалость была уже другой, хладнокровной и отстраненной. Гнев, раздражение и обида пропали, как и не было их. И пришло странное спокойствие, невесомая легкость от внезапно принятого решения. Я засмеялась.
Ромашка смотрела на меня испуганно и недоумевающе. Идеально уложенная прическа превратилась в воронье гнездо, на волосах висели ошметки помидорных обрезков.
— Поди умойся! — сказала я и ушла в комнату, где начала неторопливо собирать рюкзак.
— Ты что делаешь? — спросила с порога Ромашка, почуяв неладное.
— Собираю вещи. Понимаешь, Ромашка… Ой, прости! Понимаешь, Анита, мне надоели твои истерики. Выгнать тебя, как это сделало бы большинство родителей в этом городе, я не могу. Но и жить с тобой вместе не могу тоже, извини. Я ухожу.
— Куда? — с подозрением спросила она.
— Тебя не касается. Живи как хочешь, делай, что хочешь. Пока!
Я хлопнула дверью, и тогда из квартиры донесся отчаянный крик:
— Мамочка! Не бросай меня, мамочка! Не бросай!
Если б я не слышала этого в тысячу первый раз! Нетушки, хватит. Сколько можно уже? Простишь, а потом снова все вернется на круги своя. Хватит! Я решительно пошла к лифтам.
Дорога не хотела шелковым путем ложиться под ноги. Она предупреждала, не пускала, пыталась повернуть вспять. Порывом ветра в лицо, шквалом внезапного дождя, проносившимися мимо КАМаЗами, так и норовившими обдать грязной водой… Я промочила ноги, перебираясь через разлившуюся по тротуару лужу. Но злость и упрямая досада гнали меня вперед. Я не обернулась ни разу. Ноги сами привели меня к шатру Тамары… Я постояла немного, раздумывая, а потом решительно пошла прочь, в ночь и дождь. Нет. Тамара может уговорить меня остаться. А оставаться я не хочу.
Свет фар встречной машины ослепил меня. Я поскользнулась на скользкой грязи и больно ударилась головой о бордюр. Из глаз осыпались искры, а потом наступила темнота…
Очнулась я уже в больнице. Врач, молоденький хирург, сказал мне с безмерным удивлением в голосе:
— Странно, но вы отделались всего лишь шишкой на затылке. Обычно в таких случаях мы собираем человека по частям. Если там еще остается, что собирать… Вот соседка ваша навряд ли выберется…
Я повернула голову. На соседней койке лежала с закрытыми глазами и восково-бледным лицом…
— Ромашка! — закричала я, сходя с ума.
Врач меня удержал.
— Вы знаете эту девочку?
— Да! Что с ней, доктор?!
— По словам очевидцев, она бежала куда-то, затем споткнулась, схватилась за голову и вот, оказалась у нас в реанимации. Она в коме, а по какой причине — один Бог знает. За дверью стоит какая-то цыганка, она назвалась ее знакомой…
— Тамара!
— Впустить?
— Да!
Тамара была невозмутима, как всегда.
— Что произошло? — я вцепилась в нее дрожащими руками и пыталась трясти. Тамара усадила меня на место.
— У этой девочки нэ было жизни. А ты первой нарушила ваш уговор. Ты первая бросила ее. Унесла ее жизнь с собой. И глупо потратила, побежав через дорогу на красный свет.
