Георгий Бабат - Утраченная Вселенная
Нашего начальника, профессора Халле, ужасно смущало отсутствие практической пользы от моих с Кноппом исследований. В такое время, говорил он, когда каждый ученый должен приносить конкретные плоды своего труда воюющему фатерланду! Уже и в гестапо проявляют интерес к этому делу. Но отказаться от изучения "яйца" Халле тоже не хотелось. И он нашел выход достойный истинно германского ученого - стал искать человека, на которого можно было бы при случае, как он выразился, "сослаться". Фашистские убеждения Кноппа были слишком хорошо известны, а у меня имелись весьма влиятельные родственники. "Ссылаться" на нас было бы рискованно. * * *
Халле сказал нам:
- Хорошо бы привлечь профессора Валленштейна.
И еще не испарился едва ощутимый аромат, исходивший от носового платка нашего шефа, как заговорил Каспар:
- Тоже специалист - эта песочница Валленштейн! - А впрочем, пожалуй, наш старик прав. Валленштейн самой природой предназначен для жертвоприношения. В качестве громоотвода, дымовой завесы он исключительно уместен: громкое имя в науке, аристократическая фамилия, так и просится в Ка-Цет. Этот теоретик давно отошел от физики, только кресло просиживает в своей лаборатории. Прежде он как любитель занимался еще и палеонтологией, собирал окаменелости. А теперь совсем спятил - уже и статейки о вымерших моллюсках публикует. Поднести ему этот осколок в качестве окаменелости. Думаешь не клюнет? Еще как клюнет. Взгляни!
Я посмотрел на указанный Каспаром обломок оболочки. Он был похож на обкатанный морем осколок агата, обросший отложениями морских солей и испещренный причудливыми отпечатками.
Я положил осколок в карман. "Возможно, это единственное, - думал я, - что останется у меня на память о находке".
Так как Фрида была дружна с фрау Гедвиг, женой профессора Валленштейна, я сообщил ей о "дымовой завесе", об "аристократической фамилии, которая так и просится в Ка-Цет". И снова напомнил:
- Нам надо уехать, бежать, пока не поздно. * * *
Супруги Валленштейн обрадовались новой игрушке. Осколок моей находки отвлек их от тяжелых мыслей. Профессор, вооружившись сильной лупой, начал изучать окаменелости, или их отпечатки, или следы осадочных пород, или я не знаю еще что, - одним словом, то, что прицепилось, приросло к поверхности моей находки.
- Вы что же это, - обратился он вскоре ко мне, - мистифицировать меня захотели? Вы полагали, что я вам поверю? Помните, как знаменитого Кювье хотели разыграть его студенты - один из них, облачившись в саван, надел на голову рога и со страшным ревом ночью проник в спальню ученого? Увидев это чудовище, Кювье сказал: "Я не боюсь тебя. У кого рога и копыта, тот мяса не ест". Я хочу сказать - привезенное вами твердое тело носит слишком явные следы искусственной полировки и лака для того, чтобы я поверил, будто оно находилось в Девонском море двести миллионов лет назад. Вы сами каким-то образом приклеили сюда, и довольно искусно, окаменелые отпечатки строматопор и водорослей, которые существовали на Земле примерно двести миллионов лет назад.
Фрау Гедвиг заметила, что профессор давно уже так не веселился. Выслушав мой рассказ, Валленштейн попросил оставить осколок до завтра. Он хотел посмотреть еще, не спеша подумать.
- Так вы говорите, они поют, сгорая? Я уточню возраст этого предмета. Приходите...
Но пришел он ко мне сам.
- Мне неясно, - сказал Валленштейн, - как "Странный плод" (так вы, кажется, его называете?) попал туда, где вы нашли его. Но бесспорно, что на нашей планете этот предмет в таком виде, как он сейчас есть, существует двести миллионов лет.
Я невольно улыбнулся: "какое счастье, - подумал я, - что заграничный паспорт Фриды у меня в кармане, и что она никогда ничего не узнает об этих двухстах миллионах лет". Между тем Валленштейн продолжал:
- Эту цифру я получил, проведя некоторые исследования в своей лаборатории. Но вам следует меня проверить. Дайте осколок в лабораторию изотопов вашего учреждения. Не ставьте никого из сотрудников в известность, какой предмет вы просите исследовать. Теперь это делается так просто. Напишите в сопроводительной записке "секретно", и никто не посмеет задать вам ни одного вопроса...
Я слушал с плохо скрываемым нетерпением, даже с неприязнью. К чему он ведет? Что ему от меня надо? Еще несколько суток, и я уеду. Я посмотрел на часы, кашлянул, даже произнес нечто вроде "к сожалению, я должен..."
Между тем Валленштейн говорил и говорил. Для него не было тайной положение Фриды. Своими рассуждениями он ставил под удар не только себя, но и меня. Разве он не знает, что у Фриды нет никого, кроме меня?
- Что будет с вашей находкой, если вы уедете? Чужие грубые руки уничтожат это странное явление, пока еще непонятное нам. Если бы я не был убежден, что без вас это разрушат, уничтожат, я сказал бы вам; уезжайте! Выбирайтесь из ада как можно скорей. Вы рискуете не только своей жизнью, вы рискуете жизнью тех, кто вам должен быть дороже вашей жизни. Но, друг мой, я не говорю вам этих жалких слов. Я хочу сказать вам иное - есть нечто более ценное, чем жизнь моя, наша, наших близких - это стремление к вечно ускользающей от нас истине, это присущая человеку страсть к познанию неведомого. Были исследователи, и не так мало, которые прививали себе желтую лихорадку, чуму, туберкулез, спускались в кратеры действующих вулканов, поднимались на воздушном шаре в стратосферу... Что касается меня, то я включаюсь в работу. Я не считаю себя вправе оставить это дело до тех пор, пока меня от него не оторвут насильственно. Я не знаю, что принесет человечеству эта ваша находка, но... Мы не знаем, мы можем только догадываться, что произойдет, если знания, заключенные здесь, попадут в руки нынешних безумных... Оба моих сына погибли на русском фронте. Но не об этом речь. Сейчас речь идет о возможной гибели всего человечества. И все же до последней минуты мы должны остаться людьми.
В дверь постучали, я немедленно отворил. В комнату вошел Кнопп:
- А я уже хотел поднять тревогу. Ты сегодня не явился в подвал. Оказывается, ты здесь. Обсуждаете гипотезу?
Валленштейн откланялся. Кнопп не пожал протянутой ему руки, он поднял свою руку и, глядя пристально на Валленштейна, произнес:
- Хайль Гитлер.
Валленштейн, не отводя взгляда, совершенно спокойно и с достоинством повторил:
- Хайль! - и вышел из комнаты.
Я был так зол на Валленштейиа, так ненавидел его в эту минуту, что не утерпел и сказал Каспару о двухстах миллионах лет.
- Двести миллионов лет! - возмутился Кнопп. - Каналья он, старая свинья. Мы до него еще доберемся.
И он вновь принялся излагать мне свою концепцию:
- Вся эта штука явно сфабрикована. В прошлую войну англичане подбросили нам ложные чертежи танков. Были отвлечены средства и силы. По этим чертежам у нас построили корыта, которые ни к черту не годились. А теперь они подкинули нам эту подлую фальшивку. Погоди, погоди, мы еще высадимся на их проклятый остров! * * *
