Ника Созонова - Сказ о пути
Они сидели напротив друг друга, одинаково улыбаясь теплу пляшущего между ними костра.
— Почему ты так мало съел? — поинтересовалась Наки, обгладывая последнюю косточку. — Мужчина должен есть больше, чем дети. И больше, чем собаки.
— Я могу и вовсе не есть, — он беспечно пожал плечами.
— Врешь.
— Зачем мне врать или рисоваться перед маленькой девочкой?
Она слегка смутилась.
— И не пить тоже?
— И не пить. Но голод и жажду чувствую. И если долго не ем и не пью — нападает отчего-то тоска.
Наки примолкла, поглядывая на него с опасливым уважением. Но молчание надоело Дийку за время пути. Когда он был один, тишина не напрягала его. Иное дело с кем-то: хотелось нарушить ее — хоть самым пустым разговором.
— Ты сказала, что знаешь, кто я. Что я такой же, как твоя сестра. Может, расскажешь мне о ней?
— Моя сестра была замечательной. Мне кажется, она любила меня — она всегда играла и разговаривала со мной, когда была дома, в отличие от всех прочих. Хотя и боялась, что это кто-нибудь заметит. Еще она была очень красивой, и все парни в нашем селении заглядывались на нее. Не то что я… Красивой девушкой быть опасно — слуги лорда Ротрима отыскивали таких и увозили для своего господина. Все это знали и боялись. И сестра боялась. Первый раз она ушла в другой мир случайно, от страха — не знала, куда спрятаться, когда всадники лорда рыскали по селению, заглядывая в каждую избу, в каждый хлев и сарай. Потом уже уходила просто так — но всегда возвращалась, потому что здесь был ее дом и ее родные. А ты куда вовзращаешься?
Наки замолчала, ожидая ответа. Блики пламени в распахнутых глазах придавали лицу лукавое выражение.
Дийк не удивился, что она раскусила его. Она была странная, шальная, а такие видят глубже других. А то, чего не могут увидеть, ловят на лету пресловутым шестым чувством.
— Мне некуда вовзращаться, я всегда иду только вперед. У меня нет дома.
— Только вперед? А может, по кругу? Дорога, которая никуда не ведет, не может быть прямой.
— И в кого ты такая умная и глубокомысленная? — язвительно поинтересовался промир.
— Трудно сказать… — Наки задумалась, прилежно наморщив лоб. — В сестру, наверное.
— Но даже от очень умных младенцев терпеть нотации я не намерен.
— Я не младенец — этой весной мне исполнится двенадцать, — в голосе ее прозвучала горделивая нотка.
Забавно: выглядела она намного младше — видимо, из-за худобы и маленького роста. Говорила же столь нравоучительно, словно была старше его на полвека.
— Ты сказала, что сестра любила тебя, но боялась показывать свою любовь. А почему? Разве в любви старшей сестры к младшей есть что-то постыдное?
Наки смерила его взглядом, каким встречают несусветную глупость.
— Но ведь это болезнь! Ее могли отправить на лечение, а хуже этого вряд ли что может быть. Впрочем, я забыла, что ты не наш. В твоем родном мире все может быть иначе.
— Своего родного мира я не помню, но очень надеюсь, что там иначе. Какую болезнь ты имеешь в виду? Есть болезни, называемые по имени богини любви, но любовь сестер уж никак к ним не относится. Или я чего-то не понял?
— Болезнь — когда один человек не может жить без другого. Или относится к нему с повышенным волнением и заботой. У нас это считается очень плохим и стыдным. Каждый, кто заметит такое — у своих родственников или соседей — должен доложить в специальную службу. На первый раз просто предупреждают, а уж если человек не справляется со своей болезнью самостоятельно и его уличают снова — отправляют на лечение.
— Интересно… И как же такое лечится?
— Очень просто: разлучают с тем, из-за кого он болеет, и заставляют работать. Изо дня в день, без отдыха делать что-нибудь скучное и монотонное: пахать землю, давить виноград на вино, скоблить посуду… Человек и вправду излечивается — лет через восемь-десять.
— Брр, — промир поежился. — Ну и мирок. Нарочно не придумаешь…
— Неужели тебе не встречались хуже?.. Что-то не верится.
— Встречались, наверное. Но я старалася в таких не задерживаться подолгу. А как у вас женятся? По расчету?
— Кто как. Обычно по соседству — так удобнее. Кстати, ты забыл представиться. Как тебя величать?
— Называй меня Дийк. Правда, это не мое имя.
— Свое истинное имя скрываешь? — усмехнулась она. — Ну-ну.
— Да нет, — усмехнулся он в ответ, отзеркалив. — Просто не знаю. Дийком меня называли в самом первом из миров, где обнаружились разумные существа. На их языке это означало «чужой». Я привык: точно и коротко.
— Что ж, приятно познакомиться, Чужой. Но я не закончила свой рассказ о сестре. Так вот, однажды она не вернулась. Но до этого рассказала мне, что нашла мир, прекраснее которого нет во вселенной. Он называется Алуно. Там водятся дивные животные, не злые и не кровожадные. Людей мало, и они никогда не враждуют друг с другом. Любовь для них не болезнь — а норма. Поначалу мне было дико слышать такое, но постепенно я стала думать по-иному. То, что прежде казалось пугающим и стыдным, стало тем, о чем грезишь. Любовь у них — норма, а болезнью считаются такие вещи, как злость или зависть. Но вылечиваются они просто: от всех болезней там исцеляются, нюхая цветы. Жители Алуно радуются каждому пришлому — ведь он несет внутри себя целый новый мир, а с собой — массу интересных историй. А смерть в их мире так же легка, как полуденная дремота.
— Таких мест не существует, — с усмешкой отозвался промир. — Я видел сотни миров, и везде одно и то же. Декорации разные, а суть одна. Там, где появляется человек, следом сразу же приходят раздоры и грязь. И если любовь — норма, то норма и ненависть, и предательство и убийство.
— Я тебе не верю. А ей верю! Сестра говорила, что там летают драконы с крыльями, как у бабочек, лазоревыми и синими. Она звала меня с собой, но тогда я была маленькая и трусливая. И не решилась покинуть дом. Сейчас бы я ушла не задумываясь! Сестра ушла одна и больше не вернулась… А ты можешь попасть в любой мир, какой захочешь?
— Я никогда не загадываю место, в которое попаду. И я никогда не был в одном и том же мире дважды, — Дийк отвечал осторожно: ему не нравилось русло, в которое повернул разговор.
Он мог бы многое ей рассказать. Хотя он странствовал из мира в мир без определенных задач и целей, но на его глазах зарождались цивилизации, переживали расцвет и приходили в упадок — и все со стороны, мимо. Дийк редко задерживался где-нибудь дольше месяца-двух — по местным меркам, опасаясь привязанностей, опутывающих рано или поздно липкой паутиной любое живое и разумное существо. Но все же из каждого нового места ему хотелось взять по максимуму того, что оно могло дать. Именно поэтому и здешний холодный мирок он не покинул сразу, а долго брел наугад под недовольное сопение Гоа, увязая в снегу.
