Гарри Гаррисон - Чего стоят крылья
На примере рассматриваемого рассказа хорошо видно, как фантасты «перелицовывают» мифы для своих нужд. С таким же успехом в подтверждение этой мысли мы могли бы привлечь рассказ Клиффорда Саймака, не уступающего по популярности Азимову, — «Поколение, достигшее цели». Больше того, эти два, на первый взгляд, разных рассказа при ближайшем рассмотрении оказываются почти близнецами.
И в том, и в другом отправной точкой служит библейская мифологема Ноева ковчега, с той лишь разницей, что если у Саймака «ковчег» уже «плывет», то у Азимова его вот-вот «спустят на воду». (Нельзя не вспомнить здесь рассказ древнееврейского историка Иосифа Флавия о внуках Адама от его третьего сына Сифа, которых пророчество деда о приближающемся всемирном потопе опечалило больше всего из-за предполагаемой утраты с таким трудом и тщанием приобретенных знаний по астрономии. Но пытливый ум сыновей Сифа решил задачу: они возвели две памятных стелы — из кирпича и камня соответственно, на гранях которых вырезали записи о порядке и сроках перемещения светил на небосводе. Требуется совсем немного усилий, чтобы увидеть в персонажах рассказа Азимова — Атоне, Ширине, Бини и других сотрудниках обсерватории Сароского университета, спрятавших сведения о своих наблюдениях за небом в надежное укрытие, чтобы сохранить их для будущих поколений — прямых литературных потомков героев Иосифа Флавия!) И здесь, и там фоном для путешествия космического ковчега оказывается страшная картина «конца света» — правда, у Азимова в финале мы лицезреем его наступление, а у Саймака до светопреставления дело все-таки не доходит — и не вмешайся в развитие событий Джон Хофф, не возьми он в свои руки кормило Корабля, пассажиры так и не увидели бы своего Арарата. «Страх многих поколений», испытываемый и узниками Корабля, и жителями Лагаша, — не родственник ли он тому страху, от которого «вострепетал» пророк Даниил (Книга Даниила, 7: 7,15, 19)? «И когда это случится, не будь среди перепуганных… Единственное зло — это страх», — говорит Старик своему внуку в рассказе Джона Уиндэма «Колесо», и эти простые слова прожившего жизнь человека выражают главную мысль всех трех рассказов. Эта перекличка трех разных писателей, никогда не заглядывавших в творческие лаборатории друг друга, могла бы показаться случайной и поразительной, если бы не старая истина: «Страх создал богов»[10].
Сопоставление нетрудно расширить, и при этом в круг рассмотрения попадет не один десяток произведений, созданных писателями в разное время, начиная с давнего рассказа англичанина Эдварда Моргана Форстера (1879–1970) «Машина останавливается». Его эстетика удивительным образом близка эстетике рассматриваемого нами рассказа Саймака. Там — «машина останавливается», здесь — останавливается Корабль, там — Книга, здесь — Священная Картина, наконец, там — подземный мир-ковчег, здесь — космический ковчег. Мы приведем только одну выдержку из рассказа Форстера, и если не знать различий между «здесь» и «там», ее вполне можно приписать Саймаку: «Те, кто давно уже втайне обоготворял Машину, теперь заговорили. Они поведали миру о том, какое неизъяснимое чувство покоя нисходит на них, когда они прикасаются к Книге, какое наслаждение они испытывают, повторяя, казалось бы, ничем не примечательные цифры из этого великого труда, с каким восторгом они нажимают на любую, самую незначительную кнопку или дергают шнур электрического звонка.
«Машина, — восклицали они, — кормит и одевает нас; она дает нам кров; мы говорим друг с другом через посредство Машины, мы видим друг друга при помощи Машины, ей мы обязаны всей нашей жизнью! Машина стимулирует мысли и искореняет предрассудки! Машина всемогуща и будет существовать вечно; да здравствует Машина!»
…Слово «религия» избегали произносить, и теоретически Машина по-прежнему считалась творением и орудием человека. Однако на практике все, за исключением отдельных ретроградов, обожествляли Машину и поклонялись ей. Правда, поклонение это, как правило, не относилось к Машине в целом. Одни верующие благоговели перед оптическими дисками, на которых они видели изображение своих друзей; другие — перед ремонтным аппаратом, третьи — перед подъемными лифтами; четвертые — перед Книгой. И каждый молился обожаемому предмету и просил его о заступничестве перед Машиной. Гонение на инакомыслящих тоже не заставило себя ждать»[11].
Гонение на инакомыслящих, на тех, кто не захотел «быть среди испуганных» — а ими оказываются Атон, Ширин, Бини, Теремон (Азимов), Джон Хофф и Джошуа (Саймак), старик и мальчик (Уиндэм), — как видим, довольно распространенный мотив для современной антирелигиозной фантастики. Поэтому фантастическое табу на колесо, табу, придуманное Уиндэмом для изобретенного им культа в рассказе «Колесо», представляется нам более широким символом вполне реального стремления служителей религии табуировать столь неугодный им исторический прогресс вообще.
И если в произведениях фантастов герои — последователи Прометея, Ипатии, Джордано Бруно, Галилея, Кампанеллы и других апостолов разума, подвергшихся за свои вольнодумные убеждения гонениям со стороны «священного трибунала» и фанатиков веры, чаще выходят победителями в поединке с некоей всесветной, обезличенной инквизицией будущего — «доминиканцами технического века», то происходит это, видимо, потому, что времена воинствующих церковников Торквемады и Игнатия Лойолы, времена отлучений, костров и пыток прошли безвозвратно. А фантаст, моделируя расстановку противоборствующих сил по мрачным стандартам средневековья, может допускать некоторые статистические отклонения в прогнозе на исход схватки, не греша этим против законов исторического развития, утвердивших науку и знания на верхних этажах иерархии человеческих ценностей…
Наука давно покончила с монополией религии и церкви на создание картины мира, преодолела ограниченность представлений о Вселенной, которую наши предки, понукаемые страхом и бессилием, сотворили в мифах «по своему образу и подобию». Они даже пытались составить звездную «лоцию», используя знакомые земные ориентиры. Вспомним, например, что египтяне считали Млечный Путь небесной ипостасью Нила; вавилоняне же, нимало этим не смущаясь, продолжали видеть в расположении звезд некую идеальную схему Двуречья, на которой Ниневию заменяло созвездие Большой Медведицы, Ашшур — Полярная звезда и т. д. Представители небольшой, едва насчитывавшей в прошлом веке несколько сот человек сибирской народности кетов всерьез утверждали, что центр Земли находится именно в том месте, где они жили. А сколько веков держалась на положении официальной версии устройства Вселенной птолемеевская геоцентрическая система мира, пока не рухнула наконец под ударами Галилея, Ньютона и Кеплера!
