Юрий Нестеренко - Патриоты
Флаер сбрасывал скорость и снижался. Среди нагромождения погрузившихся в сумрак скал внизу я не сразу различил угрюмый параллелепипед военной тюрьмы. К зданию, наполовину уходившему в горный склон, не вело никаких дорог; попасть сюда (и, соответственно, выбраться отсюда) можно было только по воздуху. Опознав сигнал флаера, тюремный компьютер включил посадочные огни на крыше, и машина плавно опустилась на большую букву «Н» в центре овальной площадки. Когда-то я интересовался, почему посадочные площадки так маркируются, ведь первая буква в слове «флаер» — «Р». Но вразумительного ответа так и не добился, кроме того, что это традиция. Наверное, когда-то, до флаеров, у людей были летательные машины, называвшиеся на «Н». Ведь флаеры появились только в ходе Великой Войны. Они тоже основаны на технологиях лагров. Парадоксально, но в конечном счете их вторжение, при всех чудовищных жертвах, принесло нам немало пользы… хотя, конечно же, это не их заслуга.
Грузовой лифт пошел вниз, унося флаер с продуваемой ледяными ветрами высокогорья крыши в теплое ангарное помещение. Еще несколько секунд ушло на нормализацию давления, затем зеленая лампочка показала, что можно выходить. Двое охранников в блестящих жаропрочных доспехах и шлемах встретили меня и проводили в комнату, где уже дожидался осужденный. Внутри охраны не было — никто не должен мешать общению врача с пациентом — и казалось, что в кресле сидит свободный человек, хотя, конечно, сторожевой имплант караулил каждое его движение, готовый в любой миг послать по нервам парализующий импульс.
— Здравствуйте, полковник, — я поставил чемоданчик на стол и принялся извлекать свое оборудование. — Вам рассказали, кто я и зачем я здесь?
— Да, доктор, — ответил он бесцветным голосом, — вы думаете, что я псих.
— Напротив, — профессионально улыбнулся я. — Я думаю, что вы — нормальный человек, попавший в тяжелую ситуацию, — то же самое, впрочем, я нередко говорю и явным сумасшедшим; психиатрия не та область, где честность есть лучшая политика. — Если не возражаете, мы с вами немного побеседуем, и вы расскажете мне, что с вами случилось.
— Можно подумать, если бы я возражал, что-то бы изменилось… — пробурчал он. — Делайте свою работу. Я уже пытался втолковать правду этим дуболомам, но, как и следовало ожидать, вместо специалистов, способных реально подтвердить мои слова, они прислали вас. Я бы, конечно, и сам предпочел оказаться психом…
«Учитывая приговор — несомненно», — подумал я. Однако на симулянта этот человек никак не походил. Разве что на исходящего из принципа «настоящий сумасшедший никогда не признает, что он сумасшедший». Один из распространенных предрассудков на тему психиатрии, кстати.
Я зафиксировал сетку сканера на его голове и сел в кресло напротив, продолжая ободряюще улыбаться.
— Итак, — произнес я, — когда вы впервые почувствовали, что что-то не так?
— Вообще-то, еще во время учебы в академии, — ответил он. — Меня удивило тогда, как мало информации нам дают по войнам прошлого. Конечно, стратегия и тактика войн докосмического периода сильно отличаются от современных и потому не имеют большой практической ценности. Но мне все же было интересно проанализировать их подробнее. И оказалось, что не только в нашей учебной программе, но и вообще эти сведения крайне скудны. Тогда, впрочем, я удовольствовался официальным объяснением: в ходе Великой Войны погибло слишком многое, включая архивы. Альтернативное объяснение — что от нас что-то попросту скрывают — выглядело слишком натянутым. В самом деле, какой смысл делать тайну из далекого прошлого?
Я согласно кивнул, чувствуя, что он ожидает именно такой реакции. Мои приборы пока что не показывали ничего интересного — разве что первоначальная апатия Нормана отступала, но уровню возбуждения далеко было до критического.
— Короче, я успокоился на долгие годы, — продолжал он, — и если и замечал какие-то странности, то им легко находилось объяснение…
— Например?
— Ну например, то, что гибель архивов носила довольно-таки избирательный характер. Технические сведения сохранились намного лучше, чем гуманитарные. Но ведь это естественно: техника важнее для победы в войне, и соответствующую информацию спасали в первую очередь. В общем, меня, как и всех прочих, ничто не настораживало… А полгода назад командование Флота затеяло некую реорганизацию, о подробностях которой я не имею права вам рассказывать, да они и не существенны. Важно то, что всем подобным мероприятиям предшествует тщательное компьютерное моделирование. И мне пришло в голову использовать при построении модели опыт гражданских. Обычно так не делается. Слишком уж все разное у армии и у гражданки — задачи, способы их решения, методы управления, источники финансирования и характер движения финансовых потоков, даже просто численность… Тем не менее мне интересно было поискать метасистемные закономерности. И тут обнаружились странные вещи. Во-первых, чрезвычайные уровни секретности. Получить сведения о численности и личном составе любого из истребительных полков намного проще, чем о населении мирного города! Более того — у меня сложилось впечатление, что четкой информационной картины по гражданским объектам просто не существует. Какие-то отдельные клочки и фрагменты. Вы можете найти данные, что в таком-то регионе проживает столько-то народу, но как это общее число распределяется по городам, в них — по кварталам, по улицам и вплоть до отдельных квартир — таких данных нет. Во-вторых, когда я все же получил модели, используемые гражданскими, и начал их тестировать… вы разбираетесь в компьютерах?
— На уровне пользователя, — улыбнулся я.
— В давние времена люди писали для компьютеров программы, — пустился в объяснения он. — Жесткие последовательности команд, определяющие, что компьютеру делать на каждом шаге. Сейчас по такому принципу работают только самые простые машины, да и для тех программы пишут не люди, а более сложные компьютеры. Которые, в свою очередь, основаны на нейросетевом принципе. Для нейросетей нет понятия программы; их не программируют, а обучают. Подсовывают наборы входных и выходных данных, а нейросеть, варьируя свою структуру, учится получать из первых вторые. После того как научится, на вход ей можно давать данные, для которых выход неизвестен. При этом — как конкретно работает обученная нейро-сеть, не знает никто. Даже она сама. Подобно тому, как человек не может объяснить, каким образом, видя собаку, он всегда понимает, что это собака, какой бы породы, размера и окраса она ни была. Его просто научили, что собаки выглядят так. Структура связей между нейронами сформировалась определенным образом. Впрочем, не мне вам объяснять, что такое связи между нейронами, не так ли? Современные компьютеры устроены похоже. По сути, модели они строят сами, для них нужно лишь правильно подобрать обучающие данные. Так вот. Тестируя на устойчивость социально-экономические модели, используемые гражданской администрацией, я обнаружил, что они слишком уж устойчивы по численности населения. Проще говоря, начиная с некоторого порога — примерно со ста шестидесяти миллионов человек — модель дает практически одинаковые результаты, какой бы ни была численность. Такое, по идее, может быть лишь в одном случае — если все произведенное тут же проедается, и вообще все плюсы и минусы, проистекающие из изменения численности, полностью уравновешивают друг друга, а кроме того, нет существенных ограничений на потребляемые ресурсы. Такая картина характерна скорее для первобытного племени, да и то до тех пор, пока оно не станет слишком большим, а не для высокоразвитой планеты, ведущей межзвездную войну… Но тем не менее, модель работает. Если бы она не работала, правительство, руководствуясь ею, уже довело бы Землю до кризиса, и мы ощутили бы его на своей шкуре, минуя официальные сводки… Вы понимаете, что это значит?
