Сергей Павлов - Корона Солнца
Сегодня — последний день на Меркурии. Последний раз проверяю свою внутреннюю готовность и с ужасом убеждаюсь, что в моих мыслях царит хаос. Нет, я не жалею, что я стал участником опасного и трудного полета. Наоборот, я даже испытываю нечто вроде удовлетворения и гордости. Просто я не готов, точнее говоря, не совсем уверен в себе. А это отвратительное чувство, когда не уверен…
Влезаю в скафандр, проверяю замки, герметичность. Я всегда иду куда-нибудь пешком, если мне нужно о чем-то серьезно подумать. Меркурий, конечно, не Земля, но все же… Завтра я буду лишен даже этого. Пылающий шар косматого Солнца висит прямо над головой. Я никогда не мог избавиться от ощущения, что до него можно достать камнем. Поднимаю камень и в самом деле что есть силы швыряю его вверх. Оглядываюсь: не заметил ли кто моей мальчишеской выходки? Показываю Солнцу кулак и хохочу, хохочу весело и дерзко, словно уже сижу на нем верхом, вцепившись в огненную гриву. Я бы определенно ослеп, если бы не полутораметровый диск на шлеме, называемый здесь «сомбреро». Сквозь его темно-зеленый слой Солнце выглядит мертвенно-бледным, веснушчатым от собственных пятен. Да, мне суждено познакомиться с ним поближе. Где-то там, на орбите спутника, плавает «Бизон»…
Я стою у самого края Желтого Плато. Вокруг разбросаны вулканические бомбы — лавовые глыбы чудовищных размеров. Одна из них так похожа на исполинскую черепаху, мирно дремлющую на солнцепеке, что я не удержался и погладил ее растрескавшийся панцирь. «Черепаха» словно ожила, качнулась и вдруг покатилась с обрыва вниз, увлекая за собой лавину камней и пепла. Ноги привычно ощутили серию сильных толчков. Неприятно, конечно, но что поделаешь — Меркурий…
Передо мной удивительный мир. Многие любят называть его «диким». Правильно ли это? Пожалуй, да. Ведь никому не приходило в голову называть «диким», скажем, полярное сияние. Вероятно потому, что это величественное явление природы полностью соответствует нашим понятиям о красоте и гармонии. Мир, который передо мной, тоже достаточно величав и по-своему великолепен. Но здесь все необычно. Даже горы. Черные, крутые, с иззубренными вершинами, разрезанные вдоль и поперек узкими, извилистыми коридорами ущелий, они вздымаются к небу, неприступные, отчужденно-гордые… Самые отчаянные смельчаки из группы альпинистов-исследователей признавались, что мрачные горы вселяли в них смутную тревогу и недоверие. И лишь один из них, Курт Хейдель, оснастив электромеханического Паука-скалолаза, решился проникнуть дальше всех, туда, где Меркурий ревниво скрывал свои тайны. Через месяц Паук вернулся. Нет, он пришел не один, но все равно что один… Хейдель перестал быть Хейделем, которого мы знали. Он никого не узнавал, не отвечал на вопросы, пугая людей неподвижным, как у змеи, взглядом. Видавшие виды врачи разводили руками, а мои диагностические машины, исследовав психику Хейделя, либо отказывались выдавать заключение, либо несли такую несусветную чушь, что у меня горели уши от стыда за своих «подчиненных». Днем позже Хейдель, вернее тот, кто когда-то был Хейделем, исчез. Он ушел снова в горы, унеся с собой разгадку своего перевоплощения. Дежурный врач, в обязанности которого входило присматривать за больными, был найден в бессознательном состоянии, с отпечатками пальцев на горле. В тот день впервые были замечены торы, а поиски беглеца ни к чему не привели. Тогда вспомнили о Пауке, точнее — о кассетах его съемочной аппаратуры. Я был в числе приглашенных на первый просмотр отснятых эпизодов. На экране по порядку возникали подробности этого нелегкого странствия. Сначала все шло хорошо, сопровождающий съемку голос Хейделя звучал уверенно и бодро. Кругорамные объективы заставили нас долго блуждать в угрюмых дебрях окаменевшей бесконечности. Мы с захватывающим интересом прослеживали путь смельчака, проложенный в лабиринтах ущелий среди отвесных стен, уходящих в туманные пропасти, внимательно слушали подробные описания и пояснения, улыбались остроумным замечаниям и репликам. Хейдель весело ругался, если обвал преграждал путь, смеялся от радости, если встречалось что-нибудь интересное, шутил, находя забавным пришпоривать Паука пятками в тот момент, когда лапы машины скользили над пропастью, срывались, прогибаясь от тяжести. И мы понимали, что ему было страшно. Мне запомнилась его последняя реплика: «Провалиться мне на месте, если я не нашел вход в преисподнюю!..» Это относилось к огромному провалу в скалах, откуда тяжело поднимались клубы желтоватого пара. Развернутый зев провала окружали базальтовые столбы, похожие на грубо высеченные фигуры великанов. Даже на нас, сидящих в просмотровом зале, мрачная неподвижность каменных стражей произвела гнетущее впечатление.
— Иду вниз, — сообщил Хейдель, и начал головокружительный спуск.
Паук включил все свои прожекторы, и голубые лучи осветили неровные стены расселины, покрытые пятнами странных натеков. Спуск продолжался очень, очень долго, километры… Наконец расселина превратилась в исполинский каньон, дно которого уходило все дальше и дальше в недра планеты. Теперь Хейдель говорил лишь по необходимости, коротко и сухо. Видно, окружающая обстановка мало располагала к остротам: за каждым поворотом таились мрак и неизвестность. Но что это? Перед нами открылась поразительно ровная, отсвечивающая маслянистыми бликами поверхность. Неужели вода?! Меркуриологи заволновались, они не верили своим глазам.
— Вода, — подтвердил голос Хейделя. — Температура у поверхности — тридцать два и восемь десятых по Цельсию.
В темной глубине вспыхивали бледно-зеленые огоньки. Прожекторы погасли, и мы увидели хоровод слабофосфоресцирующих быстрых теней. По залу прошло движение, кто-то взволнованно кашлянул, кто-то крикнул, чтобы срочно позвали биологов. На крикуна нетерпеливо зашикали.
— Озеро, кажется, обитаемо, — проговорил Хейдель, — но я не знаю… не могу определить, что это такое.
Озер было много. Соединенные между собой проливами, речушками и водопадами, они тянулись до бесконечности, прозрачные и мутные, теплые и холодные. Шум в зале нарастал, отовсюду слышался говор и шепот. Вода! Много воды! Теперь наша станция не будет испытывать водяной голод. Вместе со всеми я тоже находился в состоянии радостного возбуждения. Я слышал приглушенный смех и едкие замечания по адресу меркуриологов, и мне было чуточку жаль их: они буквально на днях сделали окончательный вывод о том, что планета совершенно лишена природных вод, и теперь, понятно, пребывали в положении пророков, уличенных во лжи. Сидевший рядом со мной врач-психиатр Хайнц Фидлер тронул меня за рукав. Он догадался, что я ослабил внимание, и сделал предупреждающий жест:
