Владимир Михайлов - Особая необходимость
медленно прочитал он.
— Тишина… — задумчиво повторил Коробов. — Это недобрая тишина…
— Это написано не о тишине. О победе…
— Я где-то слышал… Недавно написано?
— Нет, давно… Я бы взял его с собой к победе. У него было чувство полета…
Вот так выглядит победа — красным полумесяцем на экране. Без увеличения, с расстояния в тридцать тысяч километров. Добрались все-таки. А дальше?
И вечность космическою бессонницей
У губ, у глаз его сходит на нет,
И медленно проплывают солнца -
Чужие солнца чужих планет…
Так вот она — мера людской тревоги.
И одиночества, и тоски.
Сквозь вечность кинутые дороги,
Сквозь время брошенные мостки.[1]
Сенцов умолк. Сквозь время брошенные мостки…
Нет, все же лететь годами — это трудно. Трудно… А что будет, когда речь пойдет о межзвездных расстояниях? Как тогда? Смена поколений? Но кто решится дать жизнь детям, которые никогда не увидят Землю? Кем станет — ну хотя бы третье поколение таких людей?
В кресле рядом заворочался Коробов. Вздохнув, он негромко сказал:
— Обидно все-таки… Летим чуть не год, а лет через пятьдесят — сто люди будут сюда добираться за день. Очень просто. Ну — за три дня… Мы с тобой — знаешь, кто? Из каменного века… Мы сейчас в дубовом челноке плывем, даже не в челноке, а на раме, обтянутой шкурами. А будут когда-нибудь океанские атомоходы на газовой подушке. Это — обидно… Притом пращуры наши, в дубовых челноках — они не знали о будущих океанских кораблях. Даже и не задумывались, вероятно. А мы-то в общем знаем, что после нас будет. Для этого и работаем: ведь наша работа не столько даже для нашего поколения, сколько для будущих. Ты скажешь — так работают многие ученые. Но ведь истины, открытые ими, остаются надолго. А о нас потом что скажут? Поймут ли они нас, потомки? Не усмехнутся ли: «Летали тут когда-то на тихоходах… только засоряли пространство!» Удастся ли нам сделать такое, чтобы и правнуки сказали: нет, не зря старики жгли топливо!
Коробов настороженно покосился на Сенцова, ожидая всегдашней усмешки: все знали, что Сенцов — человек трезвой логики… А Коробову хотелось еще поговорить о том, как страстно любит он свою профессию и хочет, чтобы не было в ней никаких неясностей…
«Милый ты мой дружище, — захотелось ответить Сенцову. — Ты опасаешься, ты размышляешь, да и все мы размышляем, и где-то, верно, кажется нам, что мы поторопились родиться, не дотянем до трансгалактических лайнеров, даже пассажирами не пройдем на них. Но ведь без нас не будет этих лайнеров, не будет маршрутов Земля — Эвридика какая-нибудь, неведомая сегодня, в созвездии Лиры. Ведь каждый путь начинается с сантиметров и лишь потом вымахивает на тысячи и миллионы миль, и если мы не привыкли преувеличивать степень своего подвига, а привыкли делить славу с академиками и рабочими, сделавшими и этот вот отличный корабль, то и преуменьшать и скромничать перед будущим нам не к лицу. И появись сейчас здесь бородатый, с узлами мускулов предок, выдолбивший дуб, — он был бы нам товарищ, хотя и не сумел бы определиться в пространстве или пустить двигатель. Цепь рассыплется без любого звена, и мы — одно из них, не первое и не последнее. Так что…»
Это и многое другое хотел сказать Сенцов. Но, откровенно говоря, таких речей он стеснялся, потому что оратором себя считал плохим (да, наверное, так оно и было в самом деле). К тому же, не оставалось времени. Почему-то желание такого вот душевного разговора всегда приходит именно в те мгновения, когда надо к чему-то готовиться, что-то выполнять. Когда же времени вдоволь, говорится о вещах самых будничных. Лишь в ответственные минуты поднимается то, что таится в глубине души.
И Сенцов промолчал, впившись взглядом в стрелку хронометра, и ему вдруг показалось, что стрелка неуклонно бежит навстречу неведомой опасности.
— Может быть, пустим разведчика? — словно ощутив его тревогу, спросил Коробов.
— Да рано, пожалуй… Топлива у него мало, назад вернуться не сможет. Потеряем, а вдруг он по-настоящему понадобится… Выпустим только при явной опасности.
На голубоватой поверхности экрана серп планеты становился все уже и уже, таял на глазах, как догорающий во мраке огонек. Сенцов перевел взгляд на нижний правобортовой экран — там сквозь фильтры сияло темно-багровое солнце… И вдруг оно погасло — сразу, будто кто-то резко выключил его. Одновременно погас и красный уголек.
На нескольких шкалах стрелки резко качнулись влево и застыли, под серыми кожухами распределителей звонко защелкало — это отключались солнечные батареи, подсоединялись резервные группы аккумуляторов. На панели дальней связи погас зеленый огонек.
Ракета вошла в теневой конус Марса, и для космонавтов наступило солнечное затмение. Начался полет над неосвещенной стороной планеты… Коробов вздохнул. Сенцов сказал:
— Пять минут осталось. Усиль-ка освещение…
Коробов протянул руку к переключателю. Повернул. И сразу, словно именно их он по ошибке включил, пронзительным, прерывистым ревом брызнули сирены радиометров, измерявших количество заряженных частиц в пространстве. Оба пилота, вздрогнув, подняли головы — и приборы смолкли, но смолкли только на миг, чтобы снова завыть на еще более высокой ноте. Зловеще вспыхнули красные лампы, и в окошечках дозиметров сначала медленно, потом все быстрее двинулись, заскользили цифровые колесики.
Сенцов мгновенно — быстрее даже, чем подумал: «Вот оно — то самое!» — понял, что ракета внезапно влетела в мощный поток проникающего излучения. Летящие с околосветовой скоростью частицы, вонзаясь в металл оболочки, порождали опасный рентгеновский ливень
Командир бросил взгляд на приборы. Излучение проникало и в кабину сквозь защитный слой.
Это было опаснее метеоритов, встреч с которыми, по традиции, больше всего боялись космонавты.
— Ну, что же они там? — крикнул Сенцов и резко метнулся вперед, натягивая до предела ремни.
Но автоматы уже сработали. На курсовом экране сверкнула яркая вспышка. Это рванулась во тьму автоматическая ракетка — космический разведчик. Повинуясь радиосигналам управляющих ею автоматов, она начала описывать вокруг корабля все более широкие круги, непрерывно посылая счетно-решающему устройству сведения об интенсивности потока частиц.
Нестерпимо тянулись страшные секунды… Корабль стремглав мчался, может быть, в самый центр потока, способного за тридцать-сорок минут создать в ракете такой уровень радиации, от которого не спасут никакие скафандры… Гибель надвигалась с давящей неотвратимостью, как в кошмарных снах, что насылает космос: когда небывалая перегрузка сковывает руки и ноги и нельзя пошевелить даже пальцем, чтобы уйти от неведомой, но страшной опасности.
